— Эй, свиньи, выпустите меня! — стражники, спящие в углу небольшого коридора, только приказали заткнуться, и Чонина подозрительно передёрнуло.
— Господин, пожалуйста, не злите их, — тихо пропищал мальчик, хватаясь за руку Юнги.
— Почему? Они сделали тебе…
Он не успел договорить, как Чонин свалился на землю, прикрывая лицо, заходясь беззвучными рыданиями. Мин удивился, но плюхнулся на пол, притягивая к себе мальчишку, гладя его волосы. Тут и говорить ничего не надо было, принц и так понимал, что Чонина обижали, а сердце обливалось кровью, так обидно стало. Он валялся без сознания, пока мальчику делали больно, и некому было его защитить.
— Всё в порядке, ты ведь ещё помнишь об этом? — тихо спросил Мин, показывая Чонину запястье с горящим «безразличие».
— Что здесь написано? — сквозь слёзы спросил мальчишка.
— «Сожаление», — поколебавшись с минуту, ответил принц. Больше всего хотелось увидеть радость в глазах мальчика, хотелось, чтобы хотя бы он поверил в то, что всё будет в порядке.
Мин уставился на небольшое окошко, через которое лился дневной свет. Летний зной донимал болезненное тело, и Юнги поспешил подняться с земли, чтобы лечь на импровизированную постель, прикрывая глаза. Чонин так и остался сидеть на полу, изредка всхлипывая. Юнги тяжко вздохнул и кое-как дотянулся до кружки с водой, чувствуя слабость во всём теле. Отпив несколько глотков, он почувствовал голод, но трогать мальчишку не хотелось, поэтому только прикрыл глаза, мысленно вернулся в тот день, когда Хосок просил не уходить и всё казалось волшебной сказкой.
Казалось, что это не повторится уже никогда, а самого Юнги ждёт или гильотина, или меч Хосока. В любом случае, он давно смирился с тем фактом, что в один из дней его пребывания во дворце Чона его казнят. И, как сказал король, его голова будет отправлена его отцу. Жалость к себе заставила Юнги захныкать и подтянуть колени к груди, зажмуривая глаза. Мир так прекрасен, и принцу хочется познавать его, а не трястись от страха.
— Эй, крыса, — послышался насмешливый, высокий голос. — Ты ещё не подох?
Юнги замер, вслушиваясь в то, что шипела Соа, и ему захотелось подорваться и расцарапать самодовольное лицо. Он несколько раз глубоко вдохнул, аккуратно сел, закинул ногу на ногу и сложил руки на груди.
— Дворовая шавка, ты ещё тявкаешь? — участливо спросил Юнги, вопросительно поднимая бровь. — Радуйся, пока можешь, потаскуха, правда рано или поздно выходит наружу, — всё так же мило сказал принц, наблюдая, как перекосилось лицо фаворитки короля.
— Посмотрим, доживешь ли ты до того времени, — ухмыляясь, проговорила она, поманив пальчиком кого-то к себе. — Мальчики, вам нужно жёстче воспитывать королевскую особу и её прихвостня. Покажите Мин Юнги, что такое хорошее воспитание и манеры.
Юнги замер, когда в зоне видимости решётки показались трое ухмыляющихся мужчин. Чонин тоже поднял взгляд и тут же перестал плакать, бросился к ногам Юнги.
— Ты роешь себе яму, — вразумительно прошипел Мин, чувствуя, как дрожит тельце мальчишки, что отчаянно хватался за его лодыжки, мысленно крича о помощи.
Тяжёлый замок был снят, а камера наполнилась смешками и грязными ухмылками.
— Я принц королевства Мин, — крикнул Юнги, подрываясь с соломы. — Если тронете меня или моего слугу, я…
Он не успел договорить, как щеку обожгла сильная пощёчина. Юнги упал навзничь, встречаясь взглядом с отрешённым Чонином, который только кусал губы в ожидании боли. В горле клокотали рыдания, а в голове гудело «посмотрим, доживешь ли ты», брошенное мерзкой Соа. Отчаяние накатывало сильными волнами, и Юнги слышал грязные разговоры мужчин, которые спорили о том, кто должен попробовать королевскую особу первым. Юнги нещадно тошнило, он пытался подняться, но истощение организма не позволяло двигаться, а синяки, оставленные Хосоком болели. Он схватил Чонина за руку, гипнотизируя его взглядом, мысленно внушая ему не бояться. Вмиг его оттащили от мальчишки и сорвали штаны, лапая грязными лапищами девственную кожу, оставляли отвратительные следы, заставляли кричать и умолять.
Юнги чувствовал, что это и есть та точка, после которой люди больше не остаются собой — ломаются, словно старые деревянные игрушки. Никому не нужен, выброшен. Юнги прикусил запястье, пытаясь прокусить тонкую кожу, истечь кровью, лишь бы не чувствовать разрывающую боль чужих прикосновений и резких движений. Один из мужчин яростно вбивался него, кровь облегчала задачу, а Юнги слышал крики Чонина. Метка горела, и он яростно царапал её зубами, оставляя следы. Рассудок мутнел, а порции боли, которыми его одаривали, становились всё больше. Всё тело затекло, и Юнги уже не замечал ничего.
Принц с трудом раскрыл глаза и, заметив мольбу в глазах Чонина, зарычал и сделал сильный рывок, сбрасывая с себя ничего не замечающее тело. Он выхватил небольшой клинок, что висел на поясе мужчины и одним движением загнал кинжал в сердце. Двое его товарищей тут же бросили Чонина и направились к принцу, удивлённо на него смотря. Юнги кое-как поднялся, еле держась на дрожащих ногах. Он понимал, что шансов у него нет, но был готов драться. Ноющая поясница мешала спокойно стоять, и он, вкладывая в бросок всю ненависть, сделал шаг вперёд и прицелился прямо в шею одному из извергов. Но кинжал пролетел мимо, а мужики расхохотались, наступая на принца.
— Строптивая сучка, — прошипел один из них.
Юнги больно схватили за волосы и заставили опуститься на колени. Он хотя бы попытался, так что теперь мог смиренно закрыть глаза, абстрагируясь от всего, чувствуя, как по лицу прилетают сильные удары, а Чонин опять скулит. Слёзы, кажется, кончились, и он тихо всхлипывал, тёр красные глаза и впервые за продолжительное время молился.
— Ну и что здесь происходит? — раздался громкий голос, и Юнги распахнул глаза, жалобно крича, умоляя, зовя Хосока.
Вдруг чужое тело исчезло, и Юнги зажмурился, чувствуя, как на него брызгает чужая кровь, а темницу наполняют нечеловеческие крики. Ему и смотреть не надо, чтобы понимать, что делает Хосок, чтобы слышать жёсткий голос Чона.
— Кто? — прорычал король, и Юнги неосознанно дёрнулся, боясь, что гнев переместится и на него.
Показалось, будто вода вместе с огнём наступают, неумолимо продвигаясь всё ближе к Юнги. Принц зажал уши руками и почувствовал, как вода мягкими волнами подхватывает его тело, ласкает нежными касаниями, словно самая чувственная любовница, а в следующий миг разбивает об скалы, крича, что она не позволит больше такому испорченному принцу бродить по этой земле. Хотя, может, это Хосок, а не вода?
***
Юнги проснулся на той же неудобной соломенной кровати, а вокруг него — потоки крови, и он не понимал: реальность это или очередной сон. Хотелось забыться, но вид сжавшегося в углу Чонина и кровь повсюду отрезвили его на миг, помогая вспомнить, что случилось после прошлого пробуждения. Юнги поспешно закрыл глаза, притворяясь, что спит. Но потом резко их распахнул, скатываясь с соломы на пол, одежда и так вся грязная от крови, а присохшая алая жидкость заставляет кожу зудеть. Юнги подполз к Чонину, разглядывая его порванные штаны и рубаху.
— Как ты? — тихо спросил Мин, подозрительно глядя на неестественную позу мальчика.
Чонин сидел, подобрав под себя колени, уткнувшись в них носом. Он прикрывал свое лицо руками, а с грязных, спутанных волос капала кровь. Ответом на вопрос Юнги послужило молчание, потому принц осторожно убрал руки от лица мальчишки и тут же закричал, отползая назад. На него смотрели пустые глазницы. Ему казалось, что стены двигались на него, он кое-как дополз до противоположной стены и забился в угол, истошно воя. Рвал на себе рубаху, цеплялся пальчиками за волосы, в надежде облегчить душевную боль. В конце концов, не выдержал и обратно полез к Чонину, перевернул его на спину и припал к сердцу. Оно не билось.
К чему тогда всё это? Зачем нужны все эти страдания, если Юнги остался один, а тот, ради кого он пожертвовал вкусной едой, изысканной одеждой и мягкой постелью — лежит на полу зловонной камеры. Юнги улёгся на груди Чонина, плача, размазывая слёзы по щекам, шмыгая носом и крича. Но кому какое дело до несчастного дурака, который даже своё хлипкое положение во дворце удержать не смог? Он схватил мальчишку за воротник рубашки и принялся трясти его, крича в лицо, смотря в пустые дырочки, в которых ещё недавно были живые, озорные глаза Чонина. Скорбь затопила его тело и разум, он не внимал ни тому, что самому невероятно больно, ни тому, что по его руке бежала мышь.