Тэхёну стало плевать.
Он не внимал словам сопровождающих и товарищей по несчастью, он был не здесь, не слышал сопереживающие слова, но чувствовал страх, что объединял пленников, продолжал давать им чувствовать жизнь, бороться со всем, подчиняться инстинктам. Спрятаться за стеной не удавалось, поэтому Тэ решил потратить все силы на то, чтобы не забыть… Вот только кому отомстить? Разве судьбе отомстишь? Заставишь её прогибаться под таким же неподъёмным грузом? Нет, она разве что плюнет в лицо и пойдёт смотреть на таких же дурачков, которые брыкаются и не понимают, за что им такое наказание. За то, что быть счастливым не дано.
Грязные и потные мужики завтракали и ужинали в трактирах, а пленники тряслись под проливными дождями, товар портился, но им было плевать — главное не качество, а количество. Они сдают всех по одной цене, а там уже на самом рынке разделяют ценовые категории. Поэтому, главное — довезти, неважно, в каком состоянии.
Тэхён впервые смог впихнуть в себя еду только спустя три дня голодовки, когда один из мужиков ударил его прутом, рассекая нижнюю губу и подбородок, портя товарный вид. Мальчик давился сухарями, а в голове шелестели отголоски прошлого, он вспоминал, как так же давился жёстким сушёным хлебом. Тогда он не попался в руки извергов — травница спасла его. Теперь же ему только оставалось молиться, но он и этого не делал. Ему настолько надоело пререкаться и сопротивляться, что на уме оставалось только молчаливое принятие.
Дорога казалась непростительно длинной, а плачущие пленники под боком — непозволительно жалкими. Тэ стало параллельно настолько, что, когда его вытолкали из повозки, он покорно пошёл, не сопротивляясь, перебирал ногами и, невзирая на тяжелые кандалы, поднимал голову кверху, узнавая вдали очертания главного дворца Кимов. Его привезли в столицу.
Невольничий столичный рынок был захудалым местечком, так как из года в год количество рабов сокращалось, а налоги подымались. Работорговцы проклинали Ким Намджуна, который это всё начал и ненавидели Ким Чонгука, который продолжил дело брата, невзирая на недовольство и возмущения всех протестующих.
Но, тем не менее, покупатель на такой товар всегда находился, и, несмотря на высокие цены, бордели раскупали достойные экземпляры, понимая, что выручат с них намного большие суммы.
Тэхён с рассечённой губой стал чем-то вроде уродца среди симпатичных детишек и подростков. В свои четырнадцать он выглядел слишком хрупким, а девичье телосложение никак не компенсировалось ростом, хоть он и был высоким. Недомальчик и передевочка — такой товар покупают крайне редко, и работорговцы развлекали публику с его помощью: привлекали внимание к другим рабам тем, что издевались над Тэхёном, прилюдно пороли и мучили ребёнка, которому и так было всё равно. Он взял за привычку абстрагироваться и принимать боль, научился цеплять на себя покорный взгляд, отлично зная, что ночью его оставят в покое, позволят поскулить и даже смочат прохладной водой воспалённые раны — будет обидно, если игрушка и живая реклама подохнет. А на утро всё повторялось заново, и, если бы миф о Прометее был бы ему известен, Тэ бы сравнил себя с ним. Вот только вместо печени безжалостные орлы клевали сердце, превращая человека в бездушную оболочку, забирая последние остатки чувств и надежды. Хотя, надежды не было уже давно. Он бредил тем, что дома его утешат и пригреют, а оказалось наоборот — его сдала в рабство женщина, которая наблюдала за тем, как он рос. Неужели настолько обиделась за ворованные груши?
Тэхён вспоминал Чонина непозволительно часто, веря, что это единственный маяк, который у него остался. Если бы Тэ знал, что мальчишка давно гниёт под землёй в той самой столице — потух бы ещё быстрее. Иногда он доставал небольшой зелёный камешек на верёвочке, который ему дала травница и который он умудрялся прятать, и тогда он проваливался в тёплую воду воспоминаний. Его чувства и цели менялись с каждой минутой, его состояние скакало от безразличной апатии до едва сдерживаемой ярости. Ярость приходила реже.
А в один миг в саму душу уставились удивлённые знакомые глаза, и Тэхёна окатило новым чувством — горящим непониманием и растерянностью.
***
Чимин ворвался в тронный зал дворца в столице сразу после того, как пограничный замок был захвачен Чон Хосоком. Он, невзирая на холод и лютые морозы, скакал к Чонгуку, чтобы предупредить о том, что новые пороховые устройства и есть причина того, что Хосок выжидал целый год для нападения. Ещё полгода замок держал оборону, но, как только врата пали, а командира Западной ветви армии Кимов — Ли Ванджунга — убили, жестоко срубив голову, следом повесив её перед парадным входом, Чимин позорно сбежал, подчиняясь тайному посланию Чонгука, который попросил выбраться живым. Отступать и покидать собственный форт не хотелось, но выбора не было, оставалось лишь скакать и потуже запахивать меховую накидку, откладывая мысли о самобичевании на лучшие времена. Чимин не внимал ни усталости лошади, ни собственной, что валила его с ног. Он двигался дальше, забывая о том, что нужно охранять тылы. Он скакал, подгоняя остатки своих людей, что уцелели и сумели выбраться из того кровавого месива, что заварил Хосок.
Чимин был почти уверен, что замок выстоит, что прочные вековые стены не рухнут, но, даже когда воинов Чон Хосока обливали горящей смолой, те не сдавались, таранили ворота, ставили лестницы, заставляя людей Чимина тревожиться. Горящие стрелы не брали их, и Чимин понимал, что ангелы не настигнут демонов, а война предрешена: победить живых камикадзе и вышколенных первоклассных убийц невозможно. Огромная армия атаковала постепенно, поэтому для полного завоевания и понадобилось несколько месяцев. Хотя Хосоку твердили, что крепость нерушима. В день её взятия король только хищно улыбался и казнил всех, кого не добили его солдаты, кто не успел сбежать. Он надеялся увидеть голову Пак Чимина, насаженную на острую пику, но, увы, продажный подданный Кимов сбежав, забывая о чести командира, что не бросает тонущий корабль.
Хосок посвятил эту победу Юнги, мысленно ставя цель преклонить к его ногам весь континент. Кто знает, был бы он так безумен в своих желаниях покорить всех, если бы не был окрылён любовью?
Чимин же, увидев короля Чонгука, не обрадовался, а принял весь груз тяжкого и болезненного проигрыша. Ему не нужны были поблажки, он знал, что должен был быть наказан, но взамен лишь получил бесчисленные поцелуи и крепкие объятия. Чонгук выгнал всех советников ещё тогда, когда Чимин появился в дверях тронного зала.
— Я рад, что ты выбрался оттуда, — шептал Чонгук, целуя скулы и пухлые губы, проводя губами по небольшому носику. — Я так скучал.
— Ваше Величество, — прохрипел Чимин, падая на колени. — Я виноват, я знаю, я заслужил казнь, — говорил быстро, а нижняя губа дрожала. Чонгук впервые видел его таким разбитым. Он привык к самоуверенному Чимину, которому по зубам всё. Теперь на него смотрел загнанный принц павшего государства Паков. Чонгук, недолго думая, упал на колени, прижимаясь к любимому телу.
— Всё в порядке, я знаю, что ты сделал всё возможное, что ты потерял своих лучших людей, но ты защищал наше государство, — шептал король, хаотично поглаживая волосы и шею поникшего мужчины. — Но почему ты не писал мне, почему заставлял страдать? — уже более обиженно спросил Чонгук.
— У тебя есть жена, — прохрипел Чимин, а по щекам скатились крупные слёзы.
— Я ни разу не тронул её, я ждал тебя. Мы должны разрешить все недомолвки — я люблю тебя, мне плевать на то, что после меня никто не сядет на этот трон, мне не нужны наследники. Я самолично сожгу королевство ради тебя, — уверенно говорил Чонгук, прижимаясь губами к рукам Чимина, целуя каждый пальчик, заставляя забыть обо всём.
Чимин был уверен, что их связь не выдержит разлуки, что Чонгук не настолько сильно привязан, думал, что любит только он, никак не ожидая, что король полюбит в ответ. Он был почти счастлив, когда Чонгук упал перед ним на колени, стирая все преграды. Но радость омрачало поражение: доводило его до тихого воя, до праведного гнева на себя самого.