— Вот, отнесите его в свободную комнатушку в замке, позовите лекаря и скажите, что я приказал промыть раны и подлатать его, — он вручил Тэхёна одному из своих людей. Он был уверен, что может доверять этим двум. — Но сделайте всё так, чтобы и мышь не узнала. Помните: стены замка имеют уши, поэтому не распространяйтесь.
— Всё будет сделано, господин, — ответил один из мужчин, смотря на лицо мальчика, и сожаление отразилось в его глазах.
— Ах, да, покормите его, если лекарь позволит, — добавил Чимин, разворачиваясь и направляясь туда, откуда пришёл.
Найти Чонгука среди толпы оказалось лёгкой задачей: он стоял в самом центре, внимательно слушая песнь бродячего музыканта. Пак улыбнулся уголками губ и переплёл их пальцы, пряча под рукавом длинного плаща короля. Его терзали сомнения насчёт правильности своих решений, но, как только тёплая ладонь короля сжала покрепче его собственную, а пальцы нужно поглаживали костяшки, Чимин забыл обо всём, отдаваясь лёгкой мелодии, что исходила из-под талантливых рук музыканта. Небольшая флейта была причиной столь прекрасной музыки, и Пак невольно прикрыл глаза, наслаждаясь тем, как солнышко пригревает волосы и фигуру, одетую в чёрную одежду. Ему хотелось остановить миг, выбросить все часы и застыть на месте, вечно сжимая руку Чонгука.
Но вдруг Ким отстранился и улыбнулся, прикусив губу.
— Кто он? — спросил король. — Ты просто пожалел его?
— Что? — улыбка спорхнула с лица Пака, и он сцепил свои руки, испуганно глядя в глаза Чонгука.
— Мне сказали, что ты чуть кровавую расправу не устроил на рынке с рабами. Спас мальчишку? — в глазах короля плясали озорные огоньки. — Вот именно за это я и люблю тебя. За твоим напускным безразличием прячется сострадание.
— Ты послал следить за мной? — Чимин обиженно надул губки и попытался успокоиться, чтобы не выдать страх. Если Чонгук не зол, то переживать не о чём, он не должен узнать, что этот мальчишка — Тэхён. — Быстро же твои шпионы донесли.
— Я переживал, не злись, — Чонгук протянул руку, бережно хватая чужую раскрытую ладонь, — пожалуйста, — тихо добавил.
— Мальчик будет в порядке, — ответил Пак, слабо улыбаясь.
Молись, Пак Чимин, чтобы твоя доброта самолично не вырыла тебе могилу.
***
Наместник. Звучит, как неудачная шутка. Как из королевича Мин Юнги он превратился в безвольного раба чужой короны? Или, может, он поклонялся Чон Хосоку не по той причине? Он не знал, искренне недоумевал, но продолжал бережно хранить письма короля, надеясь ещё хоть раз почувствовать его руки на своём теле, увидеть его небольшие ямочки на щеках, что представали перед взором только в минуты искренней радости. Юнги бы сыграл в шахматы, но, помнится, одна игра уже начата, а Соа — ещё жива.
Он перевёл взгляд на деревянный сундучок, в котором хранились срезанные бутоны цветов, которые ему дарил Хосок. Два года — ровно столько он не видел надменной усмешки короля, не опускал глаза под его тяжёлым взглядом. Юнги скучал, поэтому бережно перебирал руками засохшие лепестки, глупо улыбаясь. От постоянного стресса и вечной дворцовой грызни Юнги страдал куда больше, чем ожидалось. Он становился бледным, словно призрак, не выходил на улицу, разве только в случаях острой необходимости. Единственным убежищем оставались его старые покои и сундук с бутонами. Письма Мин раскладывал вокруг себя и пытался уловить аромат Хосока, но его не было. Тем не менее, даже его безумно красивый почерк заставлял забывать о всех безумствах, творящихся в дворце Чон. Со временем он отпустил Чонина, поставил для него свечу и твёрдо решил, что своё старое обещание он исполнит.
Другая стопка тайных писем от короля Ким Чонгука украшала собой закуток небольшого стола. Они были односторонними, Юнги ни разу не послал ни единой строчки в ответ. А за полгода пришло чуть меньше десятка писем. Смысл их един: «Предай, ибо предан ты был. Покорись судьбе, позволь тирану лишиться своей головы, не защищай то, чему место под землёй. Чего стоит смерть одного человека? Она стоит жизней миллионов.»
Юнги упрямо игнорировал, не позволял себе думать об этих письмах, о предательстве, что крутилось горьким послевкусием на языке. Нет, он не станет так подло поступать, даже если так поступали с ним. Он ставил себя выше, понимал, что не может предать того, чью метку носит, чьё имя на губах, кому принадлежат все тайком выдавленные глухие стоны наслаждения и боли. »…ибо предан ты был.» — Чонгук точно знал, как и где надавить, довести до состояния постоянной задумчивости. А, что, если он прав? Что, если Юнги не умер только для того, чтобы нести правосудие? Судьба столько раз била его о каменные стены, но он крушил их, упрямо выходил из любых опасностей. Заработал привязанность к жестокому человеку, но остался жив. Не для того ли, чтобы убить этого самого человека?
Ночью спать особенно страшно, но Юнги смирился, поэтому посмотрел на новое письмо, присланное Хосоком, и залез под одеяло, ломая печать. Ему хотелось читать и думать о том, что это король нежно шепчет на ушко, а не голос в голове. Мин бережно развернул письмо, всматриваясь в аккуратный, каллиграфический почерк. Но первые же слова обожгли глаза.
«Ради тебя.»
Хосок не раз писал, что начал эту войну из-за того, что хочет искупить вину за то, что заставил нести бремя своей любви, но кроме этого сухого текста Юнги не надеялся ни на что. Он даже не спросил, нужно ли кровопролитие Юнги, он просто продолжал твердить, что делает это только для него. Мин быстро пробежался взглядом по строчкам, останавливаясь на самых значимых.
«Я хочу увидеть тебя.»
Изо рта вырвался нечаянный вздох, но не разочарования, а ожидания. Юнги провёл пальцами по губам, вспоминая обжигающие поцелуи, забывая о том, какую боль могут причинять руки короля. Он помнил только ласку. Совсем обезумел без неё, был готов упасть на колени, лишь бы ещё хоть раз почувствовать его губы на своих, его целиком в себе, всего без остатка, без любых глупых лишних людей.
Юнги получил прямой приказ прибыть в столицу королевства Чон, оставляя место наместника на одного из советников короля, который и так выполнял большее количество обязанностей Юнги. Мин только сухо бросил письмо на стол советника, который годился ему в отцы и несносно опекал. Юнги часто брыкался и фырчал на слова мужчины, но прислушивался к нему, подмечая, что есть в них правда.
Наместник покинул дворец рано утром следующего дня, отправляясь в путь, желая поскорее увидеть своего короля, преклонить пред ним колени, и безумно-счастливая улыбка поверженного принца завоёванного королевства не сходила с его уст.
***
Чимин склонился над постелью и внимательно оглядел проделанную работу: лекарь перемазал всего Тэхёна целительными мазями, запретил пережимать раны бессмысленными повязками, а возле кровати на полу стояла пустая миска из-под супа. Видимо, как голодный пёс, вылакал всё. Теперь Тэхён спал, а Пак сдерживался от желания провести подушечками пальцев по кровавым полосам, чтобы почувствовать, какие они. Чимина не пороли никогда, и ему было интересно, настолько ли это больно, как поговаривают. Тэхён не проронил ни звука, пока плётка рассекала его нежную кожу, так почему же слуги так воют, когда их наказывают?
Это Тэхён такой сильный, или это и вправду не больно?
Паку было действительно любопытно, но он не решался притрагиваться, чтобы не побеспокоить чужой безмятежный сон.
— Чонгук, — стон сорвался с губ мальчишки, и Чимина будто окатило ледяной волной. Он придвинулся вперёд, а глаза расширились до невозможных размеров. Если Тэхён помнил Чонгука, то почему же тот забыл?
— Чонгук, — жалобно, почти надрывно.
Тэхён потрепал рукой по одеялу, будто бы в поисках чего-то, и Чимин на свой страх и риск ухватил его за запястье, видя, как мальчик немного боязливо дёрнулся, но вскоре расслабился и обмяк, стал ровно дышать. Видимо, опять заснул. Чимин громко выдохнул, но не спешил убирать руку, чтобы не спугнуть ребёнка. Он впервые сталкивался с таким и даже не слышал о подобном ранее. Хотя, может, это Чонгук захотел забыть его? Но как могла пропасть метка? Чем больше Чимин думал, тем существенней он заходил в тупик, терялся и не знал, что ему делать.