— Я… выключу свет. — Она услышала смех, и ее бросило в жар.
Через час постучали в дверь.
— Кто там? — крикнул он с кровати.
— Это я, дело есть, открывай.
— К чертям твое дело, очень вовремя! А что такое?
— Через дверь говорить не буду. У тебя кто-то есть?
— Ну…
— Серьезное дело, и надо быстро, не то уведут прямо из-под носа. Жалко навар упускать.
— Одевайся, — сказал мужчина. — Слышала, ко мне по делу пришли. Ни минуты покоя! И не делай трагического лица, было бы о чем жалеть. Шикарной будешь бабой. На, бери — бланк, кенкарты…
Пересчитывал он ловко, не слюнявя пальцев. Девушка едва стояла на ногах, ей снова сделалось нехорошо. Она спрятала документы в сумочку, мужчина открыл ей дверь, потрепал по плечу. Гость, сидевший на лестнице, повернулся и с любопытством взглянул на нее.
— Что это за девушка? — спросил он, заходя в комнату.
— Да шлюха одна.
— Я думал, девочка еще, — удивился тот. — Бледная, в слезах, едва стоит…
— А по-твоему, девочки не могут быть шлюхами?
— Да ты философ, — ответил тот, и оба рассмеялись.
Второй обрывок времени
Drugi skrawek czasu
Пер. П. Козеренко
Первую акцию, которую мы еще называли облавой, отделяет от следующей, впервые названной нами правильным термином, огромное пространство обоих времен — старого и нового. Ибо новое время не сразу вытеснило укоренившееся в привычках и мыслях старое, процесс шел медленно и едва заметно, но при этом неумолимо последовательно, и окончательно завершился после второй акции, снабженной вдобавок уточняющим комментарием.
Пространство, разделяющее две акции, было пограничьем. Вытесненные на границу старого времени, мы двигались неспеша, сантиметр за сантиметром углубляясь в новую зону, стократно сбиваясь с пути, ведомые тщетными надеждами и затейливыми расчетами, пока — сами не понимая, как это произошло, — не оказались полностью во власти нового времени, осажденные им так плотно и так ловко, что поначалу никто из нас не осознавал, что мы окружены.
Оценивая ситуацию, мы безотчетно применяли метод упрощений, называя это мерное вытеснение в новую зону разговорным словом «травля», не подозревая, что дозировка и градация этой травли сблизит нас с ней, сформирует категории сознания и реакции, которые в старом времени, без сомнения, сочли бы безумными.
В быту мы еще сохранили прежние навыки и привычки — такие, как раздеться перед сном, сесть за стол для совместной трапезы, — и лишь добавили к ним новые. Самый простой пример — мы забросили обычные приветствия и не начинали разговор словами: «Как дела?», «Как поживаете?» или: «Тепло сегодня на улице», заменив их на: «В Т. была акция», «В городе спокойно?» или: «В лагере Рекмана убили двоих мальчиков». Произнеся все это, мы угощали гостей папиросой с махоркой, отваром из лепестков садовой розы или перловкой, служившей тогда основной пищей.
Наш словарь разбух от неизвестных ранее слов и непривычных сокращений длинных понятий, а слово «акция» приобрело статус главенствующего, доминирующего в том времени, которое люди — по наивности — все еще ошибочно называли военным.
Пространство между первой и второй акциями было огромным. Листья опали с деревьев, снег повалил хлопьями, и лед тронулся на реке, лениво несущей свои воды через город и разливающейся вблизи городской бани, превращенной в ночь второй акции — в первый, но не в последний раз, — в амбар, где перед дальнейшей транспортировкой складировали людской урожай.
Это была ночь ледохода. С треском ломались льдины, вода гудела, и могучий голос реки, доносящийся из сада, заглушил шаги человека — мы заметили его внезапно, он возник на пороге балконной двери, запыхавшийся и дрожащий, он еще не произнес ни слова, а мы — сметливые ученики нового времени — уже догадались: началось. Запыхавшийся и дрожащий, он провалился обратно в темноту, чтобы вскоре вынырнуть на пороге другого дома под звездой Давида будто посланец с вестью «пожар».
Мы еще не знали, что начавшаяся акция — особая, снабженная уточняющим комментарием, который отличает ее от предыдущей и последующих, и все — старики и молодые, — прокричав что-то отрывистое и беспомощное, выбежали из дома прямо в оглушительный рев реки, в густую тьму, доверяя свою судьбу голым садовым кустам.
Мы бежали гуськом по раскисшей, хлюпающей тропинке, среди шума волн и треска льда, пока нас не остановил возглас. Кто-то звал: возвращайтесь.
Кто звал? Кто, какими словами предупреждал нас об этом уточнении и говорил: «Вас это не касается, вы молоды, тело и дух ваши здоровы». Не знаю. Темное пятно, ни образа, ни слова до тех пор, пока я не обнаружила себя сидящей на кухне, на лавке у окна.