— Зачем тебе вокзал? — спросил Ян, но Мира помнила.
— Ах, точно-точно, вы ведь тогда здесь чуть не попались, я совсем забыла, что это тут… — сказала она. И будто маленькому ребенку: — Завтра, дорогая, мы поедем на вокзал, поедем все вместе, посмотришь на то место, где не оценили твои актерские способности… — Мира помнила.
И Ян что-то припомнил:
— Это была какая-то выходка Анны, да? Подожди… или это с тем Шуцманом? Что ты ему тогда сказала?
Говорить на эту тему она не хотела, хотела только посмотреть. Мира, как всегда, мгновенно сориентировалась и, как всегда, сухо, но совершенно по делу заметила:
— А нельзя ли поменьше эмоций… более отстранение? Ведь тридцать лет прошло…
Ян ни с того ни с сего сказал:
— Когда мы сюда приехали, то в первые годы любой мужчина после сорока вызывал вопрос — что он тогда делал. До сих пор иногда… но уже реже…
Ян с женой жили в красивом районе. «Тихо, зелено, в сущности, — мысленно признала Анна, — мило». Но, едва выйдя из машины, снова почувствовала, как сжимается желудок, и еще какую-то странную скованность. Она с трудом передвигала ноги. Ян поставил машину в гараж, сверкавший чистотой дворик со всех сторон окружали кусты.
На лестнице они разминулись с парой среднего возраста, Мира сообщила им, что приехали друзья.
— Соседи, — объяснила она потом.
— Вы общаетесь?
— Ну так далеко мы не заходим. Но отношения добрососедские. Небольшие одолжения, вежливость… — И спустя минуту добавила: — Ты забываешь, что мы здесь живем.
В большой гостиной Анна подошла к окну. Вид открывался широкий — парки, скверы, виллы с эркерами, сецессион и модерн, мягкие теплые краски, тишина. Хорошо.
Она стояла у окна и смотрела, хотела проверить, почувствует ли любопытство, которое всегда охватывало ее после приезда в незнакомое место. Обычно сразу по прибытии ей хотелось идти и смотреть.
Нет. Этот город ее не интересовал.
— Мне очень у тебя нравится, — сказала она Мире, которая показывала ей квартиру. — И я вовсе не собираюсь никуда больше идти.
Сказав это, она, конечно, себя выдала, и Мира все поняла:
— Конечно, дорогая, ты ведь приехала к нам, а не город осматривать.
— И на вокзал не хочешь? — насмешливо уточнил Ян.
Они относились к ней как к маленькому ребенку и были правы. Она вела себя не-ра-зум-но.
После ужина Ян повел Юзефа на вечернюю прогулку, она осталась с Мирой наедине. Они пили чай и говорили о давних временах, и о хороших — совсем уж давних, и о плохих — все еще слишком близких, хотя прошло столько лет. Иногда замолкали на полуслове и долго молчали. Иногда смеялись от всего сердца, как умели смеяться раньше.
Они вышли на балкон подышать. Повеяло свежестью, их окутал какой-то незнакомый, наверное, присущий этому городу запах. Череда огоньков тянулась вдоль аллей, над центром города нежно розовело небо.
А тогда было темно, ни огонька, выли сирены, возвещая отбой тревоги. Она стояла под каменным портиком, на привокзальной площади ни души, в глубине — мертвые, глухие дома.
— Я замерзла, — сказала она Мире, и они вернулись в комнату.
Спать она легла рано, сквозь сон слышала, как вернулись мужчины, их оживленные голоса, и чувствовала, что ее слегка, совсем чуть-чуть, подташнивает.
На следующее утро Юзеф решил:
— Значит, сначала на вокзал, тебе нужно с этим разобраться, но предупреждаю — тебя ждет разочарование, ты не найдешь того вокзала… А потом мы пойдем…
Она не слушала, куда он хотел потом пойти. Думала — меня тошнит, мне не интересен этот город.
— А как же кофе? — настаивала Мира. — У меня низкое давление, и в одиннадцать мне обязательно нужно выпить кофе…
Они поехали на машине. Ян вел резко, на поворотах на нее накатывали волны тошноты, накрапывал мелкий летний дождик.
Они вошли через главный вход, там, где каменный портик, и Анна сразу же спросила единственный ли это зал.
— Спокойно, — остудил ее Ян, — не спеши, с памятью надо осторожно…
Он был прав, вопрос был излишним, это был тот самый зал. Длинный ряд билетных касс исключал ошибку. Она тогда купила билеты в окошке у самых перронов, мрачный кассир посмотрел на нее неприветливо, но аусвайс не потребовал. Было два часа ночи, больше никто билеты не покупал. Он подошла к окошку ближайшего перрона, там сидела девушка с невыразительной внешностью, в очках, не страшненькая, но и не красавица. Наверное, ей столько же лет, сколько мне было тогда, подумала Анна и поспешно отошла. Она остановилась посреди зала, у самого киоска. Тогда киоска не было, а теперь есть. Стоит — навязчивый, наглый, разноцветный. Она закрыла глаза. Со стороны перронов наплывала толпа пассажиров, ее толкнули раз, другой, она прислонилась спиной к разноцветной стене киоска, к большому, многократно повторенному на обложках журнала лицу Софи Лорен. Закрыла глаза, но это не помогло. Правда, зал (под веками) опустел, яркий свет погас, но что с того? Вульгарный киоск, пестрящий коллажем из красоты актрис и наготы танцовщиц, стоит, как крепость, и не шелохнется. Он не пускает Анну на ее место, не позволяет сунуть Шуцману прямо под нос билет, купленный у мрачного кассира, не позволяет возмущенным тоном произнести ту безумную реплику: «Mein Mann ist an der Front»[112]. Он не собирается уступать Анне место, которое как-никак в этот момент принадлежит ей по праву.