Видно, что у Эдварда денег как грязи, гнева в избытке и месть застилает глаза. Но все-таки это – не он. Это – не его способы.
Ты изменила меня.
Я перетаптываюсь с ноги на ногу. Разглядываю свое расплывчатое отражение на медной панели под приглушенным освещением. Сама бледная, губы же розовые и выделяются, точно кровь на бумаге.
Неужели я собираюсь это сделать?
Лифт звенит, и сердце ухает вниз. Дверцы разъезжаются с шумом, я же не двигаюсь. Спирали ковра все те же, хоть я и приминаю их одной ногой.
- Будь смелой, принцесса.
Я пролетаю через коридор прямо к номеру, размахивая ключ-картой как хвостовиком [2]. Провожу через слот, наблюдая, как загорается зеленый свет, и толкаю дверь.
Там тихо и мирно, и внезапно появляется такое чувство, что я очутилась в яме отчаяния. Вместо альбиноса, встретившегося со мной и убедившегося, что я здорова и способна перенести животный трах, тут в ряд на мраморной полке стоят крошечные бутылки ликеров.
- Это будет изощренная пытка, ко всему прочему.
Лед стукается о стекло, и я обнаруживаю Эдварда в углу, где он сидит в неудобном на вид кресле цвета горчицы, наклонившись и опершись локтями о колени. Он переводит взгляд от бокала в руке ко мне, сокрушенный, но наконец-то с толикой улыбки, которую раньше я всегда обнаруживала. Его же волосы предают его. Как это и всегда было. Он проводил по ним пальцами.
Я просто смотрю на него, а он смотрит на меня, чуть покручивая жидкость в бокале, отчего позвякивания льда нарушают тишину. Дзынь, дзынь, дзынь. Холодные всплески выпивки.
Я должна уйти. Мысль отчетливая, громкая, и, чтобы заглушить ее, я откручиваю пробку миниатюрной бутылки, не знаю чего, ибо слепо беру первую попавшуюся. Вкус приходит после обжигающих ощущений.
Текила. Фу. Произношу я вслух.
Украдкой бросаю на него взгляд и сглатываю.
- А… где… ну, ты знаешь, где этот Джеймс? - Я пожимаю плечами, чувствуя, как эйфория от спиртного пробирается в голову.
- Придет.
Я фыркаю. Безо всякой скромности. «Ксанакс» дарит расслабленность мышцам сейчас. Конечности мои не напряжены, а я отношусь ко всему по большей мере так: будь что будет.
Прислоняюсь к стене и чуть откидываю голову назад, вглядываясь в потолок. Миллионы мыслей, что желают быть высказанными, взрываются в голове. Туманные, бесполезные, потому как я не собираюсь оглашать ни одну из них.
Разносится сигнал – звук, от которого сердце перестает биться, звук, от которого все воздействие «Ксанакса» сходит на нет, и я наблюдаю, как дверь распахивается вовнутрь. Джеймс проходит, его притягательность, что была на этаже казино, улетучивается, уступая место чванству и ослабленному галстуку. На кой он его носит, я не знаю. Может, чувствует так себя больше похожим на героя-любовника.
От этого я ощущаю себя еще большей шлюхой.
Он обходит полку с ликерами, браво делая три шага по направлению к чертовому спальному месту и останавливаясь предо мной. Мне знаком этот взгляд. Он подавляющий. Это неизбежный взгляд убийцы, ленивая полуулыбка… заявляющая, что не успеет и двадцати минут пройти, как он возьмет мою крепость штурмом и разграбит мой сарай. Или то, в чем больше надобности.
Понадеемся, что через тридцать минут с этим будет покончено. Мне просто нужно пережить тридцать этих долбанных минут. Я смогу. Думаю, что смогу.
Моргаю. Веки точно свинцовые, разлепить их почти невозможно. А когда же мне это удается, мир остается все тем же, каким я его и видела.
- Выпьешь? – Эдвард строит из себя хозяина. Мне кажется это несколько забавным, учитывая стечение обстоятельств.
Не изволите ли коктейльчика, прежде чем трахнуть мою жену?
- Нет, - отвечает напарник, взгляд его не отпускает моего лица.
- А я вот не откажусь.
И я спешно отхожу, а мои пальцы оборачиваются вокруг еще одного бутыля. Замечаю, что рука дрожит, и опираюсь ею на поверхность мрамора, даря прохладу коже и сознанию. Заторможенные улучшения в ощущениях подчеркивают дистанцию между мной и реальностью.
Онемение пальцев вопреки покалывающим ощущениям на коже тыльной стороны руки вынуждает прикрыть глаза. Горячее дыхание омывает мое ухо, касаясь носа. Недурно - травянистая дикая мята, сдобренная шлейфом ментола, но все равно приводящая в замешательство.
Он что-то шепчет. Но слова размываются в сознании. Я понимаю, что они английские, или таковыми были, когда слетали с его губ. Но это лишь теплая влага, ибо его слова растворяются в ласке его же языка. Сначала – поверхность уха, затем - его раковина. Волоски вздымаются на шее, на голове, и я вынуждаю себя не двигаться. Чтобы не отстраниться.
Паническая осознанность необратимости скручивает меня. Туго. Доставая до горла и сердца. Требуя положить этому конец. Завершить все в этот момент, здесь и сейчас. Воображать, говорить себе, что я смогу – несложно.
Но я не знаю, смогу ли.
Он поворачивает меня, телодвижениями направляя к кровати. Тело мое соприкасается с матрасом, и я сажусь, а Джеймс склоняется, одной рукой опираясь рядом со мной, а другой проходясь по коже талии.
Ты не должна отталкивать его. Не должна.
Он поднимает подол футболки, ища мой рот, но я не в силах противостоять инстинктивному повороту шеи. Так что он осыпает поцелуями мои подбородок, уши, ключицу. А потом стягивает мою футболку через голову и отбрасывает ее. Поглаживает грудь, сжимает ее, разводит, бормоча восхищения.
Я не противлюсь этому, вообще о нём не думаю. Мой разум сосредоточен на темном угле, где сидит Эдвард. Его взгляд. Я ощущаю его на себе. И слышу всплески жидкости в стакане.
И начинаю целенаправленно замыкаться, пытаясь забиться в пустоту внутри себя. В ту часть, которую не волнует то, что я старею под показной оберткой Вегаса, как омлет под инфракрасным излучением.
Все еще горячая, возможно. Но не дышащая теплом.
Совсем не посвежевшая.
Увядшая и дряблая, покрывшаяся коркой времени. Вкус жизни вытекает из меня кровотоком, как и инстинкт самосохранения. И я скрываю все это пластиковыми улыбками и комками теней для век.
Мне хотелось бы как-то проявить волю. Например, свалить с этой кровати, надеть лифчик, коему уже три года, напялить футболку через голову, показать Эдварду фак, а потом никогда не заходить к нему на фейсбуке снова.
Никогда не думать о его губах, сминающих уста другой девушки.
Потому что я мыслю об этом каждый день. Это как чистить зубы. Простая рутина.
Соски напрягаются, когда Джеймс начинает ласкать их пальцами. Всплески в углу усиливаются. Затем - ненамеренный хруст льда между зубами.
Я просто хочу быть свободной. От своего бремени, этого места, от себя. Я так устала от этого королевства кривых зеркал, которое вкладывает мне в протянутую руку из раза в раз жалкую кучку дерьма, тогда как я тянусь за чем-то значимым. Я безумно устала от этой пустоты, что пожирает меня изнутри и кою я заполняю наркотой и спиртным. Но это не помогает… в то время как она меня поглощает. Поглощает и увеличивается. И завладевает мной.
Устала от пронизывающего одиночества моего заброшенного пристанища. От всех его вещей, что насмехаются надо мной из коробки.
От всякого звука шагов по коврам казино и всех скользких поддонов подносов, забранных у бара. Устала от людей, улыбающихся мне, от звуков их потерь и необузданности побед.
Я устала от зависти и тоски. Устала от всего.
От этого самого мига. От рук незнакомца, сдавливающих мою плоть, ощупывающих все мои чувствительные местечки своими бессмысленными прикосновениями.