В те дни даже от матери он не мог добиться разумных ответов, и его проклятая жизнь вдруг сделалась каким-то загадочным ребусом.
Вздохнув, Джейс заставил себя вернуться к разговору с Тагом.
— Идти за ней бесполезно. — Он взял с подноса письмо с пометкой «Бентону» и направился в свой кабинет. — Если Тейт захочет обсудить, что лишает ее покоя, она это сделает, когда будет готова. Но никто не заставит человека говорить, если он сам раскрываться не хочет.
Он закрывал уже дверь за собой, когда услышал, как Таг рассмеялся.
— Ну не скажи! У меня есть малютка-сестра, которая в пять минут докажет тебе обратное. Будь уверен, дружище, что Кейли способна разговорить даже камень!
Тейт была довольна, чувствуя себя затерянной в толпе суетившихся возле стойки и сидевших за столиками людей. Горожане, обедавшие в этой закусочной вместе с ней, были безликие, заурядные люди, а бросая взгляд на нее, грустно нахохлившуюся за своим столиком, они думали, наверное, то же самое и про нее. Но это было как раз то, чего она больше всего и хотела, — быть ординарной, нормальной, не выделяться, быть такой же, как все.
Никогда она не жаждала внимания и популярности, которые приносит известность. Никогда не хотела быть слишком богатой или знатной, не хотела ничего, что выводило бы ее за пределы совершенной ординарности и нормальности, ибо это лишь и могло защитить от удивленно поднятых бровей, шепотков за спиной и злых насмешек, которым она подвергалась в детстве. Всякого хватало в ее жизни, но недоставало именно обыкновенности, ординарности, пока в одну ненастную ночь Джейс Бентон не бросился в схватку с ней возле материнской машины на лужайке перед своим домом.
Грустный полусмешок вырвался у нее из груди. Да, та ночь стала поворотным пунктом в ее жизни. Но, пока Брайс Бентон не взял ее к себе, а остальные члены семьи Бентонов не приняли как свою, она еще не вкусила этой нормальности. И лишь позднее, когда живая и бойкая Кейли Таггерт растормошила ее и подружилась с ней, Тейт и в самом деле поверила, что она нормальная, рядовая, точно такая же, как все.
А потом Брайс Бентон умер.
Его смерть потрясла ее. И не только потому, что она полюбила этого старика, как к родному привязалась к нему, но и потому еще, что в этом таилась какая-то угроза для нее, угроза, смысла которой она еще в точности не понимала. Когда, собрав свои пожитки, она вернулась снова в дом к Джуди, этот переезд казался всем очень естественным, всем, но только не ей. Сама она ощущала в нем нечто плохое, нечто знакомое, нечто уже случавшееся с ней. Она не могла не видеть здесь параллели между своим переездом после смерти Фэнтези к Лулу, как бы по необходимости приютившей ее.
Она говорила себе, что глупо сравнивать Джуди и Лулу, но ничего не могла с собой поделать. И сама Джуди, и Брайен очень ласково обращались с ней, но Тейт всегда ощущала себя у них гостьей — гостьей, временной и случайной. Ничего вроде бы не изменилось в ее жизни: она по-прежнему работала в гимнастическом зале, помогала Брайену в спортивном клубе, а Джейс донимал ее все так же насчет ее парней. Но все было не так, как у старого Брайса. Окруженная людьми, она чувствовала себя здесь совсем одинокой.
А когда Джейс начал забегать поздно ночью в родительский дом, чтобы поболтать с ней, как он нередко делал это у Брайса, она испытывала еще большую неловкость. Тейт застонала, вспомнив теперь ту ночь, когда потребовала от него прекратить это.
Было поздно, больше одиннадцати часов, Джуди и Брайен давно ушли спать. Тейт и сама задремала уже на диване, когда услышала, что в кухне свистит чайник. Она не могла припомнить, чтобы ставила его, хотя смутно подумала, что неплохо было бы выпить чашку чая. Не включая света, она пошла туда и чуть не завизжала от страха, увидев в кухне чью-то темную фигуру.
— Черт побери, Джейс! — прошипела она. — Ты меня напугал до смерти. Какого дьявола ты ошиваешься тут среди ночи?
— Я только что закончил наблюдение тут поблизости на Ливерпульской дороге, увидел в кухне свет, и мне захотелось горячего чайку. А заодно и с тобой поболтать, малышка. — И с обычной своей чуть нагловатой улыбочкой кивнул на две чашки чая на столе. — Как видишь, о чае я позаботился, а ты позаботься о болтовне.
— Что? Ты ненормальный? Уже полночь, я почти что спала!
— Знаю. Ты очень прелестно выглядела на диване в моей старой школьной футболке.
— Она не твоя. Это Итана, и…
— Ты не должна спать в рубашках Итана.
— О, Бога ради, Джейс! Ты ведешь себя так, словно я спала с ним самим! И к тому же, — строптиво добавила она, — даже если бы это было и так, все равно не твое дело!
— Будь это так, было бы нетрудно заметить. Донна своими острыми ноготками исцарапала бы тебе все лицо.
— Ни черта! Я бы эту стерву и близко не подпустила. Я умею постоять за себя.
— Гм, — сказал он, поглаживая подбородок с задумчивым видом. — Хотел бы я знать все-таки, как наша дражайшая Донна отреагирует за воскресным обедом, узнав, что ты спишь в рубашках ее мужа. Не думай, что я и в самом деле проболтаюсь, я ее терпеть не могу. — И он усмехнулся. — Как терпеть не могу среди ночи пить чай в одиночестве…
Смеясь, он протянул ей чашку горячего чая, и она безропотно позволила ему усадить себя за стол. Несмотря на эту яростную пикировку, с которой все началось, они просидели тогда на кухне, болтая Бог знает о чем чуть не до самого утра. Как обычно, Джейс настоял на том, чтобы она проводила его до входной двери, где подождал снаружи, пока она не запрет за ним.
— Ты уже спишь на ходу, — сказал он, прощаясь с ней на пороге.
— Интересно почему? Может, потому, что являются тут всякие непрошеные типы и требуют, чтобы их до утра развлекали за чаем?
— А что делать, если я нахожу твое общество столь блестящим?
— Ты находишь мое общество столь блестящим, — сухо ответила она, — только потому, что никто из твоих многочисленных приятелей не позволит тебе влезть к ним незваным домой среди ночи.
— Неправда, — серьезным тоном сказал он. — Я могу позвонить некоторым, и они будут рады…
— Ну и чудесно! Тогда и отправляйся прямо к ним в следующий раз. А я терпеть не могу, когда ты являешься среди ночи!
Она запомнила, как он тогда нахмурился и помрачнел, задетый этими словами.
— Ты же не возражала, когда жила у Брайса.
— Там… Там другое дело. Кроме того, мне и тогда не нравилось, что вы с Брайсом лезли в мою личную жизнь.
Пропавшая было улыбка вновь заиграла на его губах.
— Кто-то же должен присматривать за тобой, малышка.
— Я присмотрю за собой сама! И не нуждаюсь в том, чтобы меня постоянно контролировали или вламывались ко мне, когда я сплю. А теперь иди домой и не возвращайся! — Она захлопнула дверь перед его носом и сердито щелкнула замком.
Он немедленно начал колотить в дверь.
— Эй, Тейт, — сказал он веселым голосом. — Это дом моих предков, и ты не имеешь права выгонять меня отсюда. Будь полюбезнее со мной, а то пожалуюсь мамочке, и они выставят тебя за дверь за то, что обижаешь их бесценного сыночка.
Теперь, спустя годы, она не могла не улыбнуться этой шутке, а тогда даже и не подумала. Она и так была расстроена смертью Брайса, а тут еще и Джейс доводил. Она боялась, что ее чудесная нормальная жизнь, такая обыкновенная, точно такая же, как у всех, может вдруг ускользнуть от нее в одночасье, и это делало ее особенно ранимой. Ее смятение только усиливалось, если она начинала вдруг ощущать, что сердится на Джейса, когда он рядом, но почему-то скучает, когда его рядом нет…
В те дни, когда она словно тонула в сомнениях и страхах, Кейли снова пришла ей на помощь, как случилось уже однажды в школьном коридоре в один из еще более далеких дней.
— Поедем в Европу, Тейт! Тебе понравится, вот увидишь! Надо же немного повидать свет. Ведь так делают все.
Последний аргумент оказался для нее, Татум, конечно же, решающим. И вот в январе 1993, ровно через год после смерти Брайса, она поднялась по трапу на борт самолета в аэропорту Мэскот, имея при себе только паспорт и дорожную сумку. Кейли произнесла магические слова: «Так делают все». А в двадцать один год ничего не было для Татум Милано важнее, чем быть в общем потоке со всеми, быть, как все.