Вскоре после войны авторам «Асторийской декларации» пришлось убедиться в том, что «правдивое и высокое» в искусстве несовместимы с «советским». Гитович, Лифшиц и Шефнер стали объектами антисемитской травли в годы так называемой «борьбы с космополитизмом» (1948–1953) (причем Шефнера подвела нерусская фамилия — он не еврей, а потомок российского моряка шведского происхождения). Анатолия Тимофеевича Чивилихина, как человека исконно русского и с правильной фамилией, а в поэзии склонного к архаизму, казалось бы, не тронули. Более того, в пятидесятые годы его стали выдвигать на номенклатурные должности в Союзе писателей, даже перевели в Москву, где он и покончил с собой в 1957 году, в возрасте сорока двух лет. Из петли его пришлось вынимать моему отцу, для которого уход Чивилихина был страшным потрясением — они были особенно близки и откровенны друг с другом. Именно в разговоре с Чивилихиным отец впервые в жизни сказал вслух, другу и самому себе, что же на самом деле происходит в стране. В начале пятидесятых, еще при Сталине, они поехали в командировку в Псков. Вечером, валяясь на койках в двухместном гостиничном номере, разговорились с непривычной для обоих откровенностью о том, чту видят в стране, — о нищете и бесправии народа, о полицейском терроре, о тотальном подавлении свободы мысли и слова. «Володя, ну что же делать-то?» — спросил по-вологодски окающий Чивилихин. И отец, удивляясь самому себе, сказал: «Реставрировать капитализм». Лет двадцать пять спустя, когда он мне это рассказывал, он сам посмеивался над тем, что у него не нашлось других слов, кроме формулы агитпропа, чтобы обозначить мечту о свободе, о нормальном человеческом существовании. К слову сказать, до «реставрации капитализма» в России из авторов «Асторийской декларации» дожил только В. С. Шефнер, которому в 2000 году исполнилось 85 лет. Через девять лет после Чивилихина, в 1966 году, умер А. И. Гитович, чьи последние годы были отмечены дружбой с А. А. Ахматовой, а мой отец умер осенью 1978 года.[3]
«Асторийская декларация» была документом надежды на лучшее будущее, но, как это обычно бывает в жизни, лучшее будущее оказывается довольно поганым настоящим, а момент надежды — лучшим прошлым. В 1970 году в стихотворении «Астория» отец вспоминал об утре после составления «Асторийской декларации»:
3
О его послевоенной жизни см. мемуары его вдовы: