Я заседлала коня Джонатана, с изумлением обнаружив, что уже не боюсь его вороного жеребца. Я не знаю, откуда у меня взялись силы — наверное, их породила нужда, — но я сумела поднять Джонатана с земли и уложила его тело перед седлом. Затем вскочила в седло, распахнула двери амбара и погнала коня по городу. Позднее многие могли утверждать, что видели той ночью, как Джонатан Сент-Эндрю ускакал из города. Слухов и предположений о его исчезновении наверняка должно было возникнуть множество.
Когда мы добрались до нашего амбара, я вошла туда и разбудила нанятого мною кучера, который все эти дни оставался в Сент-Эндрю. Нужно было как можно скорее покинуть городок. Я не могла рисковать и ждать до утра. Утром родные Джонатана могли начать его искать. Я велела кучеру как можно скорее запрячь лошадей. Он начал возражать и говорить, что ехать в такую темень невозможно. Я сказала ему, что луна стоит высоко и что света достаточно, а потом добавила:
— Я тебе плачу, так что изволь слушаться. У тебя есть пятнадцать минут, чтобы запрячь лошадей.
Я решила не брать сундуки с одеждой и все прочее. Нельзя было будить моих родных. В эти мгновения я думала только об одном: как бы поскорее увезти Джонатана из города.
Колеса телеги застучали по подмерзшей дороге. Я выглянула в окошко, не услышал ли шума кто-нибудь в доме, но все спали. Я представила, как мать и сестры просыпаются и видят, что меня нет, как у них рвется сердце, как они гадают, почему я уехала вот так. Мой отъезд должен был стать для них загадкой, как и годы моего молчания. Я очень несправедливо поступала с моими добрыми сестрами и матерью, и у меня сердце кровью обливалось из-за того, что я так делаю, но правда была в том, что лучше было огорчить их, нежели навсегда потерять Джонатана и нарушить приказ Адера.
Джонатан лежал на противоположной скамье, завернутый в плащ и накрытый меховым пологом. Свой плащ я свернула рулоном и подложила ему под голову вместо подушки. Сама я холода не боялась — я его попросту не ощущала. Шея Джонатана как-то неестественно выгнулась. Он не шевелился, его грудь не опускалась и не поднималась. Кожа была бледнее льда. Я не спускала глаз с его лица, ожидая первых признаков жизни, но он был так неподвижен, что я все больше уверялась в том, что потерпела неудачу.
Глава 38
Тянулись предрассветные часы. Мы уезжали все дальше и дальше от Сент-Эндрю. Колеса телеги постукивали по неровной и одинокой лесной дороге. Я молча дежурила около Джонатана. Карета походила на катафалк, а я — на безутешную вдову, которая везла покойного мужа к месту его последнего упокоения.
Взошло солнце, прошло еще какое-то время, и наконец Джонатан пошевелился. К этому моменту я уже почти уверилась, что он не оживет. Несколько часов подряд я просидела, то дрожа, то обливаясь холодным потом, мучаясь от тошноты и мысленно проклиная себя. Дрогнула мышца на правой щеке Джонатана, а потом затрепетали веки. Он по-прежнему был ужасно бледен, поэтому в первый миг я не поверила глазам, но тут послышался негромкий стон, разжались губы Джонатана и открылись глаза.
— Где мы? — еле слышным шепотом спросил он.
— В карете. Не шевелись. Скоро тебе станет лучше.
— В карете? Куда мы едем?
— В Бостон.
Что я еще могла сказать?
— В Бостон! Что случилось? Я… — Видимо, он мысленно вернулся к последнему, о чем помнил, — к тому, как мы с ним разговаривали в пивной Дотери. — Я проиграл пари? Напился и согласился уехать с тобой?
— Мы ни о чем не договаривались, — сказала я, опустившись на колени рядом с ним и укрыв его потеплее. — Мы уехали, потому что так нужно. Ты больше не можешь оставаться в Сент-Эндрю.
— О чем ты говоришь, Ланни?
Джонатан был явно сердит на меня; он попытался меня оттолкнуть, но был слишком слаб. Мое колено уперлось во что-то вроде камешка. Я наклонилась и подобрала с пола свинцовый шарик. Это была пуля, выпущенная Кольстедом из кремневого ружья. Я подняла ее и показала Джонатану:
— Узнаешь?
Джонатан прищурился, разглядывая свинцовый шарик в моей руке. А я смотрела на него и следила за тем, как к нему возвращается память. Он вспоминал о ссоре на дороге у пивной, о выстреле и вспышке пороха. О том, как оборвалась его жизнь.
— Меня застрелили, — пробормотал Джонатан, тяжело дыша от волнения. Он опустил руку и стал ощупывать разорванные края ткани рубашки и жилета. Ткань была пропитана высохшей кровью. Потом Джонатан подсунул пальцы под рубашку и провел ими по коже. Раны не было.