В первой камере Люк обнаруживает тело старухи. Ее лицо ему не знакомо, значит, ее привезли из другого города. Старушка невысокого роста, полная, седая. Люк вспоминает о матери, о последнем осмысленном разговоре с ней. Он сидел рядом с ее кроватью в палате интенсивной терапии. Блуждающий взгляд матери вдруг устремился к нему. Она нащупала его руку и сжала. «Прости за то, что тебе пришлось вернуться домой и заботиться о нас, — сказала его мать, которая прежде никогда ни за что не просила прощения. — Наверное, мы слишком долго прожили на ферме. Но твой отец… Он не хотел отказываться от фермы… — Она умолкла. Не смогла говорить плохо об упрямом старике, который побрел подоить коров утром, в день своей смерти. — Мне так жаль, что из-за этого все так вышло с твоей семьей…»
Люк, как ему помнится, попытался объяснить матери, что его брак начал рушиться задолго до того, как он перевез свою семью в Сент-Эндрю, но мать не пожелала его слушать. «Ты не хотел здесь жить, с детства ты мечтал отсюда уехать. Ты не можешь здесь быть счастлив. Как только меня не станет, не задерживайся здесь. Уезжай и начни новую жизнь». Она расплакалась. Она все время пыталась сжать его руку, а через несколько часов впала в бессознательное состояние.
Проходит минута, прежде чем Люк осознает, что крышка камеры открыта. Он простоял здесь так долго, что успел замерзнуть. Он словно бы слышит голос матери. Люка знобит. Он заталкивает каталку в камеру, а потом еще минуту вспоминает, зачем вообще пришел в морг.
Во второй камере Люк находит черный мешок на молнии. Кряхтя от натуги, он тянет на себя каталку. Молния расстегивается с треском, будто «липучка».
Люк раздвигает края мешка и смотрит. За годы своей работы он видел немало трупов и знает, что смерть красоты не прибавляет. В зависимости от того, как умер человек, его тело может раздуться. Кожа может покрыться кровоподтеками, обесцветиться или посинеть. Черты лица всегда лишены живости. У этого человека лицо почти белое. К нему пристало несколько мокрых черных листьев. Черные волосы прилипли ко лбу, глаза закрыты. Но это не имеет значения. Люк мог бы смотреть на него всю ночь. Он великолепен даже мертвый. Он потрясающе, до боли в сердце, красив.
Люк уже готов затолкать каталку в камеру, когда вспоминает про татуировку. Он смотрит через плечо — не вернулся ли Марк. Нет, не вернулся. Люк торопливо опускает молнию ниже, закатывает рукав на рубашке… Все в точности так, как сказала Ланни. Татуировка, изображающая две сферы, вращающиеся друг вокруг друга, с хвостами, тянущимися в разные стороны. Точки, которыми изображены хвосты комет, кажутся одинаковыми по размеру. Татуировка грубоватая, явно сделана вручную.
Возвращаясь по пустым коридорам в приемный покой, Люк борется с наплывом мыслей. В основном это вопросы. Эти вопросы — словно материя и антиматерия, они исключают друг друга, это две истины, которые не способны сосуществовать. Люк знает о том, что он видел в смотровой палате, когда женщина порезала себя скальпелем: это не могло произойти, но произошло. Он прикасался к этому участку ее груди до и после пореза, поэтому уверен: никакого обмана, никакого фокуса не было. Но то, что он видел собственными глазами, не могло случиться — насколько ему было известно.
Если только она не говорит правду. И вот теперь еще этот красавец в морге, и эти татуировки… У Люка такое чувство, что нужно поверить. Но он — врач, он человек науки, он не собирается отбрасывать очевидные факты. Между тем ему любопытно узнать больше.
Он стремительно шагает по темному холлу приемного покоя и толкает дверь смотровой палаты. Энергия и нервозность бушуют и мечутся в его грудной клетке, словно бабочки в стеклянной банке. Он видит арестованную женщину. Она полулежит на каталке, освещенная падающим на нее лучом лампы. В луче клубится сигаретный дым. «Она — словно отлученный от церкви ангел с обрезанными крыльями», — думает Люк.
Ланни жадно смотрит на него:
— Ну, вы его видели? Разве он не такой, каким я его описала?
Люк кивает. Такая красота — как наркотик. Он потирает лоб и делает глубокий вдох.
— Значит, теперь вы все понимаете, — торжественно произносит Ланни. — Если вы мне верите, помогите мне, Люк. Развяжите меня. — Она выгибает спину и протягивает к нему скованные ремнями руки. Он смотрит на ее милое, почти детское лицо. — Мне нужно, чтобы вы помогли мне бежать.
Глава 5
Сент-Эндрю
1811 год
Возможно, и Джонатану, и мне было бы лучше, если бы я родилась мальчиком. Я бы предпочла, чтобы продолжалась наша дружба, чтобы Джонатан всегда был мне только другом. Мы бы прожили всю жизнь в нашем маленьком городке; я бы никогда не попала в беду, мне не пришлось бы пережить ужасные страдания, выпавшие нам обоим. Наша жизнь была бы короткой, но полной, благодарной и цельной, и я бы только радовалась этому.