О своей жизни Джонатан поведал мне в следующем электронном письме. В тридцатых годах он жил в Германии и выучился там на врача. Получив диплом, он стал странствовать по далеким бедным странам, оказывать их жителям медицинскую помощь. Имея сомнительные документы, было гораздо проще проскочить в отдаленные уголки планеты, где была срочная нужда в медиках. Перепуганные бюрократы могли спешно оформить тебе необходимые бумаги. Джонатан работал с прокаженными на островах в азиатской части Тихого океана, с жертвами оспы в Индокитае. Вспышка геморрагической лихорадки привела его в Центральную Африку, и он остался руководить медицинской клиникой в лагере беженцев неподалеку от границы Заира с Руандой. Конечно, тут не проводят операций на открытом сердце, писал мне Джонатан. Сплошные огнестрельные ранения, дизентерия и прививки от кори. Всякая всячина.
Что я могла написать в ответ, кроме как подтвердить время и место нашей встречи? Меня волновало и немного пугало то, что Джонатан стал врачом — ангелом милосердия. Но он ждал, что я расскажу ему о своей жизни со времени нашей последней встречи. Я села перед компьютером и задумалась — что написать? Что написать, чтобы не смутить, не расстроить Джонатана? После нашего расставания жизнь была нелегкой. Большую часть времени я просто плыла по течению, совершала один глупый и мелочный поступок за другим. Но в те времена я верила, что это мне необходимо, чтобы выжить. И вот наконец моя жизнь стала размеренной и мирной, почти монашеской. Не сказать, чтобы у меня был большой выбор, но я примирилась с такой жизнью.
Я понимала, что Джонатан обратит внимание на умолчания в моем письме, но я уговаривала себя: «Он знает меня, поэтому не будет тешить себя иллюзиями, что я изменилась за время нашей разлуки». По крайней в мере, в моей жизни столь драматичных перемен не произошло. Мое первое письмо Джонатану было полно любезностей: с каким нетерпением я жду нашей встречи, как мне хочется увидеться с ним воочию, и так далее.
День встречи неумолимо приближался. Я была во власти глупых иллюзий. На тот случай, если Джонатан пожелает побывать у меня дома, я попросила горничную прийти на этой неделе раньше обычного. Я купила экстравагантный букет цветов, который вполне сгодился бы для королевской свадьбы. Я положила в холодильник несколько бутылок шампанского и принесла из винного погреба бутылку хорошего старого каберне.
Ночью накануне приезда Джонатана я совсем не смогла заснуть. Села перед зеркалом. Заметит ли он какие-нибудь перемены во мне? Я придирчиво изучала свое отражение. Конечно, искать в себе какие-то перемены — это был невроз чистой воды, попытка представить себя обычной женщиной — как те, из телерекламы, щебечущие про мимические морщинки. Я знала, что перемен нет и не будет. Я по-прежнему выглядела, как студентка колледжа, и выражение лица у меня по обыкновению было сердитое, озабоченное. Ни единой морщинки — гладкая, идеальная кожа, как в тот день, когда Джонатан от меня ушел. Я была миловидная, но не красавица. Проклятие и милосердие моей жизни. Достаточно миловидная, чтобы на меня обращали внимание, но недостаточно красивая, чтобы по мне сходили с ума. Во мне все еще сохранился пыл молодой женщины, которой не хватает секса, хотя на самом деле в моей долгой жизни его было более чем достаточно. Мне не хотелось, чтобы Джонатан увидел меня отчаянно влюбленной, но избежать этого было невозможно. Это я поняла, глядя на себя в зеркало. Мне суждено было навсегда остаться отчаянно влюбленной в него.
Сидя у зеркала, я представляла, как странно, как безумно будет увидеть завтра друг друга — такие знакомые лица посреди толпы людей, родившихся недавно. Мы посмотрим друг на друга — и время словно бы остановится. Как давно Джонатан покинул меня? Сто шестьдесят лет назад? Я даже не могла вспомнить, какой это был год. Меня удивило, что я уже не чувствую той острой, жестокой боли, какая терзала меня в ту пору. За десятки лет боль притупилась, гораздо сильнее было желание увидеть его.
Я отошла от зеркала и решила, что пора выпить. Достала из холодильника холодную бутылку шампанского и откупорила ее. Какой смысл беречь ее до завтра? Разве недостаточным поводом для праздника было то, что Джонатан написал мне после полутора веков разлуки? Пока я меняла постельное белье и вешала в ванной дополнительные полотенца, я решила, что всякую надежду нужно убить в зачатке. Он просто ехал навестить меня.
«Жди меня в вестибюле в полдень», — написал Джонатан в последнем электронном письме. Ждать не было сил. Я гадала — то ли выйти пораньше, то ли все-таки подняться к нему в номер. Но ведь это выглядело бы так жалко. Лучше было притвориться, что у меня все-таки есть гордость, что я умею владеть собой. Словом, я сидела у себя в кабинете и смотрела на стрелки на циферблате. Они медленно ползли и наконец остановились на одиннадцати часах. Я вышла из дома, поймала такси и поехала к отелю «Сен-Жермен» с довольно хмурым видом, надеясь, что выгляжу равнодушно. Моя тихая маленькая улочка исчезала позади. Она вертелась, словно нарисованная картинка на барабане карусели. Гостиницу «Сен-Жермен» я знала, но никогда там не бывала. Это был тихий старый отель на одной из непрестижных улиц на левом берегу Сены, вполне по карману врачу из африканского буша,[21] приехавшему в Париж на несколько дней. Воздух в фойе был душноватый. Если бы воздуху можно было дать цвет, этот я назвала бы коричневым. За главной регистрационной стойкой сидела администратор весьма профессионального вида. Она провожала меня взглядом, пока я шла по вестибюлю к одному из островков больших кожаных кресел. Все ли вестибюли отелей выглядели так — словно затаившие дыхание комнаты? Кресло, которое я выбрала, стояло так, что мне был виден путь от входа к главной регистрационной стойке. Затейливые старинные часы показывали 11.48.
21
Буш — в Африке обширные дикие пространства, поросшие кустарником. Автор ошибается: буш — принадлежность Южной Африки, а никак не Экваториальной, где и находится Демократическая Республика Конго. В дальнейшем автор дает, мягко говоря, странное описание Конго как «жаркой и сухой страны».