Натан не удержался, посмотрел на Дуню: слышала ли? Та в беспамятстве мотала головой, беспрестанно шевелила губами, улыбаясь на все лады, но глаз не открывала. Она летала где-то далеко. Мольнар сразу уловил, что означает взгляд Натана.
– Дуня все про меня знает. Когда я учился на медфаке, в Восточной Европе настали неспокойные времена. Беспорядок был в порядке вещей. Американцам не понять. Хотите взглянуть? Можно сделать хороший снимок.
Мольнар протянул ему ванночку, и Натан увидел десятки крошечных металлических гранул. Доктор потряс ванночку, гранулы засверкали, загремели. Кадр и впрямь вышел бы отличный – с макрообъективом 105 мм, который был у Наоми. Натан покрутил кольцо зума, установил фокусное 70 мм, затем повернул обратно – на 24 мм: приближение все равно недостаточное, чтобы получить идеальную картинку загадочного содержимого лотка. Тогда возьмем в кадр руки Мольнара, они тоже интересны, особенно когда доктор помешивает гранулы пальцем. Даже в перчатках видно, какие узловатые, артритичные у Мольнара кисти. Пальцы с неестественно раздутыми суставами похожи на гоблинов, одетых в полупрозрачные платья из латекса. (Опять анестетические пары´?) Да, теперь объектом съемки стали именно руки. Насколько ловки эти больные пальцы во время операции? Может, где-нибудь рядом с отелем есть магазин “Никон”? Сдерут, конечно, втридорога, но кто знает, когда теперь они с Наоми увидятся. А макролинза ему необходима. Натана все больше интересовал макроскопический уровень медицины, правда, он не знал, какую пользу можно извлечь из этого интереса. Врачей-специалистов много, но их инструменты прозаичны, как инструменты ремесленников, даже уродливы. Они не художники. А Натан?
– Симпатичные. Что это, Золтан?
– Я готовлюсь провести иссечение множественных опухолей. У пациентки в груди много отдельных новообразований, но они не очень агрессивны, поэтому повяжем розовые ленточки[5] и сохраним ей грудь, удалив только опухоли. Для этого мы имплантируем по 120 радиоактивных зерен, то есть радионуклидов йод-125, покрытых титановой оболочкой, в каждую молочную железу, и разместим их вокруг опухолей. – Взмахом руки Мольнар обвел аппаратуру, мониторы вокруг операционного стола. – Это наша ультразвуковая 3D-система наведения. Каждую гранулу нужно расположить с точностью до сотой доли миллиметра внутри неоднородной ткани. Чувствую себя летчиком, у которого, кроме радара, никаких приборов.
Натан двигался следом за Мольнаром. Обнаружил замечательный ракурс: поблескивающий лоток в руках доктора на переднем плане и Дунины груди, будто опутанные паутиной, – на заднем. Свет хирургического светильника плюс превосходная высокая светочувствительность D3 – глубина резкости получалась достаточной, чтобы взять и передний план, и груди в фокусе. Натан строчил из фотоаппарата, звук щелчков композитного затвора из кевлара и углепластика отражался от облупившегося кафеля на стенах, и палата наполнялась эхом. Мольнар громко крикнул:
– А все-таки хорошо, что вы не снимаете на пленку! Ее грудь скоро станет радиоактивной, и пленка засветилась бы.
2
Наоми думала встретиться с Эрве Блумквистом в маленькой пивной неподалеку от Сорбонны, вроде тех, где сидели герои фильмов Трюффо, за столиком с мраморной столешницей – такое заведение подошло бы французскому хулигану в духе Жан-Пьера Лео, каким Наоми вообразила Блумквиста, читая его в Сети. Но вместо этого теперь ждала в “Л’Обелиск”, одном из ресторанов “Крийона”: услышав, где она остановилась, о другом месте встречи парень и говорить не хотел. Слава богу, мальчишка не знал о “Лез Амбассадор” – ресторане, располагавшемся в бывшей бальной зале герцогов де Крийон, – тот был еще дороже. Небольшое кафе для неофициальных встреч – так писали о “Л’Обелиск” в рекламном проспекте отеля, однако среди обшитых деревом стен и официантов в черных жилетах с золотыми значками “Крийона” – буква C в стиле модерн, увенчанная короной, – Наоми чувствовала себя неловко и немного стеснялась своего наряда. Она достала из чемодана черное прямое платье неизвестной марки – хлопковое, с коротким рукавом, которое возила с собой на крайний случай, выкопала туфли-лодочки с ремешками, на каблуках – но не на шпильках: они застревают в булыжных европейских мостовых, в решетках люков. И теперь сидела в зале ресторана, пылая от смущения.
Днем, когда Наоми стояла у пышного парадного входа в отель через дорогу от американского посольства, прислонившись к зеленой металлической коробке – распределительному щитку, как она думала, и бешено строчила на своем коммуникаторе, договариваясь с Блумквистом о встрече, кто-то слегка толкнул ее в плечо. Обернувшись, Наоми оказалась лицом к лицу с полицейским, вооруженным пистолетом-пулеметом. Он дежурил на углу у посольства, перешел дорогу позади Наоми и теперь стоял у бордюра, грозный и нелепый – в солнцезащитных очках, темно-синей форме, бронежилете и бронированных накладках, напоминающих панцирь рака, на плечах, ногах, ступнях. На плече полицейского висели пластиковые наручники-стяжки, прикрепленные клапаном к бронированной пластине, они в любой момент могли быть пущены в ход. Не хватало только шлема, вместо него страж порядка надел пилотку-лодочку.