Потом она все больше и больше стала приходить к мысли, что ничего подобного и быть-то не могло на этом жалком свете, где на каждом углу нищие и бомжи, а дома холод и одиночество. И она сама — серая тень от вечернего фонаря на грязной дороге жизни.
Как-то раз она встретила свидетеля своей любви.
«Расскажи, что ты видел», — попросила она его.
И он рассказал. Рассказал то, отчего раньше она покраснела бы, застыдилась, распереживалась, что подобное, глубоко личное кто-то видел. А сейчас она слушала и плакала от счастья, что это было.
Это было, как было и есть небо над нами, земля под ногами, ветер вокруг нас, друзья рядом с нами, которые являются свидетелями всех наших радостей и горестей. И пусть потом, когда нам будет совсем плохо, они склонятся над нами и будут шептать красивые сказки о том, что все бывает на белом свете и нет такого, чего бы не было.
Точно так же поступают художники, рисующие любимых женщин. Полотно для того и существует, чтобы постоянно напоминать человеку: «Смотри! Вот такое бывает в жизни. И ты однажды это видел!»
Тем самым они запечатлевают в картинах, воспоминаниях команды, выданные Жизнью, исполнение которых придавало смысл всему существующему.
«Я это видел! Значит, когда-то соответствовал своему Зрелищу!»
Постоянное изменение среды не позволяет при повторении вчерашних команд получать один и тот же результат. Команды из прошлого соответствуют определенному времени и определенным состояниям души и тела Исполнителя. Слишком много условий. Слишком много «если», слишком много красных запретительных флажков. И поэтому Наблюдателю ничего не остается, как идти дальше, идти и искать свое Зрелище, свою Команду!
Иногда Смерть пытается управлять Наблюдателем и, став в позу Управляющего, шепчет: «Разрежь эту картину, брось в печку этот роман, уничтожь эти фотографии».
Стереть часть мира — это и значит впустить в мир бесовскую энергию разбегания. Она рвется, она подтачивает плотины, она через своих адептов пытается открыть себе ворота с помощью интригующего шёпота или убедительного внушения, типа:
— Неужели ты не понимаешь, что эта картина, нарисованная твоей рукой, не дает мне лететь дальше. Она привязывает меня к себе, а, значит, и к тебе. Я там твоя. А мне тяжело жить в раздвоении. Отпусти меня. Разрежь картину!
— Мастер, я заклинаю тебя, брось рукопись в печку. В твоей истории слишком много боли. Твой роман мешает осуществлению альтернативной истории. Миру не нужна тво я правда и твои свидетельства!
— Прошу тебя, уничтожь мои фотографии! Моя неспокойная совесть слышит, как ты над ними колдуешь, как ты показываешь их своим друзьям. Отпусти меня!
— Сжечь! Сжечь! Сжечь!
Но Наблюдатель знает, что огонь освобождает темную энергию разбегания, освобождая нас от нашего прошлого, от настоящего и лишает нас будущего. Ибо освобожденная нами темная энергия идет в нас, и у нас внутри начнется то же самое. Каждая клетка будет требовать огня, чтобы сжечь память о том, что она смертна и о том, что она в вечном долгу у своих соседей. Это, правда, будет потом, но обязательно будет.
Будет, если Наблюдатель не предотвратит это. И он свидетельствует, ходит, смотрит и свидетельствует. Свидетельствует, что была любовь, была смерть, было рождение, была ненависть, была боль, были победы и поражения, был обман и был восторг! И до тех пор, пока Наблюдатель свидетельствует о том, что было, это «было» не пропадет, более того, оно сохраняет шанс на возвращение. Сохраняя прошлое, Наблюдатель решает глубоко сакральную задачу: он по кусочкам восстанавливает ту команду, которая способна породить все это прошлое.
Стороннему наблюдателю, наблюдателю, который еще только учится, может показаться, что мухи, комары и бабочки летят на костер по собственной глупости. Оказывается, ничего подобного. Они летят только для того, чтобы их увидели. В темноте они никому не видны. Им надо, чтобы их хоть кто-нибудь увидел, хотя бы, как они горят. В этот момент они — зрелище для всех способных видеть.
Зрелище, оно только на первый взгляд зрелище, на самом деле, это всегда команда на изменение поведения!
Если же этих зрелищ никто никогда даже не увидит, то зачем их создатели рождались и жили? С потерей смысла, как зрелища, они теряют свое предназначение, как управляющих команд этим миром, как управителей. Уйдя из разряда управителей, они, одновременно, перестают быть и наблюдателями — умершие себя не наблюдают. В жизни это именно так.
И чтобы не исчезнуть в бездне просто так, они держат друг друга за руки, даже не подозревая о том, насколько это для них важно. Держатся инстинктивно. Как и все живое. Ибо они друг для друга всё: и еда, и тепло, и наслаждение, и боль, и защита, и опасность.