Небрежно
Сажусь в автобус.
— До ворот Шамперре едете?
— Что, читать не умеете?
— Простите.
Он теребит мои талончики на своем животе.
— Вот вам.
— Спасибо.
Осматриваюсь.
— Послушайте-ка, вы.
Вокруг его шляпы что-то вроде шнурка.
— Поосторожней не можете?
У него очень длинная шея.
— Да что же это такое, послушайте-ка, вы!
Вот он бежит на свободное место.
— Ну и ну.
Это уже я сам себе сказал.
Сажусь в автобус.
— До площади Контрэскарп едете?
— Что, читать не умеете?
— Простите.
Закрутилась его шарманка, и под тихий недовольный мотив он вернул мне мои талончики.
— Вот вам.
— Спасибо.
Проезжаем мимо вокзала Сен-Лазар.
— Смотри-ка, тип, которого мы только что видели.
Прислушиваюсь.
— Пришил бы ты еще одну пуговицу к плащу.
Он показывает ему где.
— У твоего плаща слишком большой вырез.
Да, действительно.
— Ну и ну.
Это уже я сам себе сказал.
Пристрастно
После чрезмерного ожидания автобус наконец вывернул из-за угла и остановился у тротуара. Несколько человек вышло, несколько других вошло; среди последних был и я. Втиснулись на площадку, кондуктор яростно дернул за шнур, и транспортное средство отъехало. Отрывая из книжечки нужное количество талонов, которые должен прокомпостировать человек с ящиком на животе, я принялся рассматривать соседних пассажиров. Одни соседи. Ни одной женщины. А раз так, то какой интерес рассматривать? Вскоре обнаружил то, что можно было бы назвать сливками окружающего меня грязноватого общества: парень лет двадцати с маленькой головой на длинной шее, большой шляпой на маленькой голове и маленькой кокетливой плетеной тесемкой вокруг большой шляпы.
Какой жалкий тип, подумал я.
Но тип был не просто жалким, а еще и злобным. Посмел возмущаться и обвинять какого-то буржуа в том, что тот утюжит ему ноги при каждом перемещении входящих и выходящих пассажиров. Тот строго на него посмотрел, пытаясь в готовом репертуаре, проносимом через различные жизненные ситуации, найти суровую реплику, но, видимо, в тот день он запутался в своей картотеке. Что касается молодого человека, то, испугавшись возможной затрещины, он воспользовался внезапной пустотой сидячего места, бросился к нему и уселся.
Я вышел раньше, чем он, и не смог продолжать наблюдение за его поведением. Я уже пророчил ему забвение, когда через два часа из окна автобуса увидел его на тротуаре Римской площади, такого же жалкого, как и раньше.
Он ходил туда-сюда вместе с приятелем, должно быть его наставником по части элегантности, который с щегольским педантизмом советовал ему уменьшить разрез плаща, пришив к нему дополнительную пуговицу.
Какой жалкий тип, подумал я.
Затем мы, я и автобус, поехали дальше.
Сонет [3]