— Эй ты, горилла! Кончай вонять!
Габриель вздохнул. Ну вот, опять принуждают к насилию. Как ему надоело это принуждение. С превращения обезьяны в человека так оно все и продолжается. Но, в конце концов, раз надо так надо. И не его вовсе вина, что именно слабаки портят всем жизнь. И все-таки Габриель решил дать шанс замухрышке.
— Ну-ка повтори поотчетливей, — сказал Габриель.
Слегка удивленный тем, что верзила снизошел до беседы, плюгавец чуток задумался, дабы отточить ответ, каковой прозвучал в следующей форме:
— Что, повторить поотчетливей?
Плюгавец был чрезвычайно доволен найденной формулировкой. Но вся беда была в том, что громила не унимался. Он наклонился и изрек следующий однофазный пятисложник[*]:
— Тоштотысказал...
Плюгавцу стало страшновато. Самое было время отковать себе какой-нибудь словесный щит. И первое, что пришло ему в голову, оказалась александрина[*]:
— Послушайте, мосье, не смейте тыкать мне.
— Поносник, — с беспримерной простотой и лапидарностью ответствовал Габриель.
Он поднял руку, словно намереваясь врезать собеседнику в рыло. Тот не стал дожидаться и сам рухнул наземь под ноги к стоявшим вокруг людям. Ему жутко хотелось заплакать. К счастью, тут к перрону подкатил поезд, что кардинально изменило обстановку. Смердящая толпа устремила взоры к приехавшим, которые вывалили из вагонов, причем первыми шествовали деловые люди с портфелями, единственным их багажом, и с таким видом, словно, кроме них, никто и понятия не имеет, как нужно путешествовать.
Габриель всматривался вдаль: они небось где-нибудь в хвосте, женщины всегда плетутся в хвосте, однако нет, из толпы вынырнула девчушка и обратилась к нему:
— Я Зази, а ты, спорим, мой дядя Габриель.
— Совершенно верно, — ответил Габриель, придав голосу возвышенно-благородное звучание. — Я — твой дядя.
Девочка разлыбилась. Габриель тоже вежливо улыбнулся, взял ее, поднял на уровень губ, поцеловал, в ответ на что она тоже чмокнула его, и вновь возвратил на землю.
— От тебя красиво пахнет, — заметило дитя.
— «Топтун» от Дристиана Киора, — объяснил исполин.
— Ты мне помажешь чуточку за ушами?
— Это мужской одеколон.
— Вот это она и есть, — сообщила наконец-то появившаяся Жанна Буферá. — Ты согласился присмотреть за ней, так что получай.
— Очень хорошо, — кивнул Габриель.
— Я могу довериться тебе? Понимаешь, мне бы очень не хотелось, чтобы ее по очереди изнасиловала вся семейка.
— Да не боись ты, мам, вспомни, как вовремя ты подоспела в прошлый раз.
— В любом случае я не хочу, чтобы такое повторилось, — объявила Жанна Буфера.
— Можешь быть спокойна, — заверил ее Габриель.
— Ну ладно. Значит, встречаемся послезавтра здесь же, поезд отходит в шесть шестьдесят.
— Но только со стороны отправления, — уточнил Габриель.
— Natürlich[7], — согласилась Жанна Буфера, побывавшая под оккупацией. — Кстати, как твоя жена?
— Благодарю, нормально. А ты разве к нам не заглянешь?
— Времени не будет.
— Нормальный ход, — бросила Зази. — Каждый раз, как у нее появляется хахаль, родственники могут гореть ясным огнем.
— П’ка, дочура. П’ка, Габи.
И Жанна отвалила.
Зази прокомментировала:
— Влюблена, как кошка.
Габриель пожал плечами. Он не произнес ни слова. Потом взял чемодан Зази.
И только после этого открыл рот.
— Ну, тронули, — сказал он.
И, сметая все и вся, что оказывалось на его пути, устремился вперед. Зази рысила следом.
— Дядь, — крикнула она, — мы метром поедем?
— Нет.
— Как, нет?
И она встала как вкопанная. Габриель тоже остановился, повернулся, поставил чемодан и пустился в объяснения:
— А так: нет, и все. Сегодня никакого метро. Забастовка.
— Забастовка?
— Ну да, забастовка. Метро, этот исключительно парижский вид транспорта, замерло под землей, потому что контролеры отказались дырявить билеты своими компостерами.
— Ну, сволочи! — вскричала Зази. — Ну, гады! Такую мне пакость подстроить!
— И не только тебе, — заметил исключительно объективный Габриель.
— Да чхать мне на других! Я о себе думаю. Ведь я так надеялась, так радовалась, что смогу прокатиться на метро, и вот на тебе, такое дерьмо!
— Придется смириться, — промолвил Габриель, чьи высказывания бывали иногда отмечены несколько кантианским томизмом.
И, перейдя в плоскость косубъективности[*], он добавил:
*
*
*