Оооо, я не знаю ничего могущественнее случайности, она способна порушить любой гениальный план, любую идеальную схему. Одна неверно поставленная запятая, один плохо вкрученный винтик, одна махонькая дырочка в системе безопасности… и река истории находит себе новое русло, а то и вовсе поворачивает вспять.
История Ирки и Клавдюшкина полна случайностей. Справедливости ради отметим, что не все они были на совести Небесной Канцелярии, некоторые являлись следствием обычной человеческой безалаберности.
Начать следует с того, что к Иркиному кредиту Клавдюшкин не имел никакого отношения. То есть абсолютно. Человек, делавший сотрудникам банка бейджики, умудрился перепутать примерно всё примерно всем, и единственное, что было правильно в Клавдюшкинском бейджике – это гордое «И.Клавдюшкин». Приблудные название должности и подпись Ивану не принадлежали, Клавдюшкин был мирным айтишником. Поэтому, получив горе-бейджик, Клавдюшкин просто сунул его в карман, собираясь попозже написать письмо банковским магам эксела и ворда, и выпросить у них нормальный, адекватный бейдж. И, конечно, забыл.
Обычно Клавдюшкин (и сотоварищи) засиживался на работе допоздна. Домой спешить было не к кому, а на работе всегда было, что делать. Доделывать. И переделывать. Пока охранник, обходивший этажи, не приходил на свет и не разгонял всех ночных тружеников по домам. Обычно. Но не в день знаменательной встречи с Иркой. Совершенно случайно в этот день банк решил устроить День Спорта – праздник тимбилдинга и единения с коллективом. Единственный день в году, когда равенство и демократия достигали небывалых высот, начальство спускалось с Олимпа и ходило меж смертных. Клавдюшкин не очень любил людей, эстафеты и пить. Особенно эстафеты. Эстафеты были призваны развить в сотрудниках «чувство плеча». В реальности развивалось ещё и куча дополнительных чувств – чувство локтя, чувство колена и чувство кулака. Страдали рёбра, пах и все остальные примыкающие области. Айтишники откалывались от коллектива по одному. Тихо и незаметно утекали в кусты и больше не возвращались. Дезертиров никто не хватился – их не знали в лицо.
И последняя, самая важная случайность. Та самая мааахонькая дырочка в системе безопасности, о которой не знают пока ни Ирка, ни Клавдюшкин.
Глава 10
Через обещанных два дня Ирка, вместо того, чтобы вернуться в родные пенаты, позвонила Григорию Петровичу и сказала, что задерживается на неопределённое время. Ирка с Грузией понравились друг другу. Григорий Петрович тут же передал новость дальше. Клавдюшкину начали наяву мерещиться высокие белозубые грузины со смеющимися карими глазами, танцующие лезгинку вокруг хлопающей в ладоши Ирки. Клавдюшкинского терпения хватило ненадолго.
Григорий Петрович звонил днём.
Несколько часов спустя Клавдюшкин уже выходил из аэропорта в тёплую тбилисскую ночь.
У Клавдюшкина не было ни малейшего понятия, где искать Ирку. Он мог, конечно, выпросить номер телефона у Григория Петровича. Мог даже схитрить и уговорить его узнать Иркин адрес. Но Клавдюшкин лёгких путей не искал. И, если честно, побаивался, что, позвони он, Ирка пошлёт его куда подальше без объяснения причин. И будет обидно.
На улице у самого выхода из аэропорта на колченогом табурете сидел пожилой мужчина. Он был обильно усат, весел, округл и трезв. С любопытством посматривал на людей, появляющихся в дверях. Кому-то кивал. Кому-то улыбался. Кого-то провожал ленивым взглядом кота, лежащего на солнцепёке. Такой взгляд может означать всё, что угодно, от «шастают тут всякие» до «если меня спросят, то я вас видел». Больше градаций имеет только взгляд приподъездной скамеечной старушки.
Клавдюшкин прошёл мимо. Остановился. Вернулся.
– А скажите, пожалуйста, любезный, где в Тбилиси можно купить самые вкусные булочки с корицей? – мужчина (с карими смеющимися глазами из Клавдюшкинских кошмаров) поднялся с табурета, оказавшись Клавдюшкину примерно по грудь, и внезапно сгрёб Клавдюшкина в то, что простые люди называют медвежьими объятиями, а борцы – захватом туловища спереди поверх рук.
Клавдюшкин не привык, чтобы незнакомые люди трогали его руками. Тем более так активно. Изумился. Но так как был хорошо воспитан, виду не подал. Здешних традиций Клавдюшкин не знал, а лезть в чужой монастырь со своим уставом был не приучен. Поэтому терпеливо ждал, когда процедура обнимания подойдёт к концу. И даже немножко похлопал дядьку в ответ – докуда достал. Ну, насколько позволял захват.
– Пайдём, дарагой, я тибя праважу! – пробасил дядька, разжимая руки. Клавдюшкин похрустел позвоночником, убедился, что вопреки всему ещё функционален, и утвердительно кивнул, – благодарю!