— Как ты мог подумать… Меня еще твой дедушка уговаривал: «Давай, говорит, Рада, я тебя выучу». А потом отец твой, а теперь вот и ты! Только смогу ли я?..
— Сможешь, бабушка, сможешь, — уверял ее внук. — Я тебе помогу. Буквы совсем легко запомнить. Первая буква называется «а».
— Ну, «а» это я сама знаю.
— И «б» тоже нетрудно. Пишется оно вот так! Сперва кружочек, а потом флажок…
— Хорошо, милый, хорошо. Раз уж ты взялся за дело…
— Я тебе букварь куплю!
— Хорошо, сынок, хорошо…
Так сидели рядышком бабка и внук и говорили о будущих занятиях, то и дело посматривая на портреты обоих героев, погибших за великое дело. И может быть, потому, что глаза их еще были отуманены слезами, и бабушке и внуку казалось, что портреты улыбаются им из своих позолоченных рамок.
1950
Перевод Е. Евгеньевой.
СЕРДЦЕ С ИЗЪЯНОМ
Можно быть старшим лесничим, которого боится все село; можно иметь здоровенные кулачищи, которые в силу власти, тебе данной, становятся день ото дня все увесистей, но когда придет твой черед вступать в партию — и ты заволнуешься не хуже кого другого.
Я по крайней мере очень в этот день волновался.
Сколько раз приходил я, бывало, в наш клуб на доклады и собрания — и всегда чувствовал себя легко и свободно, точно у себя в лесу. Сяду на первый попавшийся стул, посижу, послушаю, а надоест — выйду потолковать за дверью с курильщиками, потом опять ворочусь назад, а не то наведаюсь в магазин напротив, поглазеть на рассевшихся за столиками любителей опрокинуть стаканчик ракии…
А на этот раз только увидел вывеску: «Клуб Болгарской Коммунистической партии» — и сердце сжалось так, словно кто ухватил его рукой, стиснул и выдавил всю кровь до капли. Потом отпустил — и тогда оно подпрыгнуло и толкнулось мне в горло, так что я едва не задохнулся. Но делать было нечего: застегнул я воротник новой куртки, которую надевал только по праздникам, одернул ее и перешагнул через порог, высоко поднимая ноги, чтобы чего доброго не споткнуться.
В маленьком невзрачном зале, оборудованном в помещении двух бывших частных лавок, рядами стояли стулья; свободных мест было достаточно, но я почему-то не решился сесть там, а примостился в сторонке, на скамейке у стены.
Может быть оттого, что еще не зажгли лампу, все в клубе казалось мне особенным, таинственным, как бывает в лесу в сумерки. Темневшее в углу красное знамя напомнило мне о том, какой алой была кровь трех замученных в нашем селе партизан, — когда жандармы сбрасывали с телеги их трупы на середину площади, она еще сочилась из ран… И лозунги на стенах клуба были сегодня уже не просто рядами букв, намалеванными нашим Колю-художником, а важными напутствиями, обращенными как бы ко мне одному…
Поднял я глаза на тех, кому принадлежали эти изречения, но и Ленин, и Сталин, и Димитров — все трое ответили мне строгим, пристальным взглядом, словно спрашивали себя:
— А получится ли член партии из этого неотесанного краснощекого лесника?
— Он, должно быть, больше до еды охоч, чем до книжки.
— Куртка у него так и трещит по швам от крепких, как у буйвола, мускулов, а вот голова, похоже, от большого ума не лопнет…
Такими же строгими и какими-то отчужденными показались мне в тот вечер и наши бунинские коммунисты. С моего укромного места, с этой стоявшей в сторонке скамейки, я мог незаметно разглядывать всех по очереди. Знал я их еще с детства, вырос у них на глазах. Свои вроде люди, а смотрят — не улыбнутся, словно я чужак какой, пришлый. С кем ни встречусь взглядом — тут же отводят глаза в сторону. Почудилось мне даже, будто кое-кто покачивает головой: ну, погоди, мол…
Один только Крыстё, мой дядя с материнской стороны, пекарь нашего кооператива, то и дело ухмылялся, на меня глядя, подмигивал и делал мне руками разные знаки: не робей, мол.
В самом деле, кто его знает, как все это обернется? Ходили ко мне все — кто за дровами, кто за хворостом, кто за разрешением выкосить лесную полянку, кто еще за чем. Как человек в лесу главный, я каждому старался помочь по мере возможности и в пределах закона. Но ведь многим, случалось, и отказывал. Которых, бывало, штрафанешь; кого, словно арестанта, и в сельсовет препроводишь. А иной раз и того хуже… Интересно, как они сейчас со мной обойдутся? Признают своим товарищем, примут в свои ряды или, чтоб отыграться за старые обиды, возьмут да и сделают мне отвод?