— Прощай, отец! — крикнул сын, обернувшись к зияющим, словно незарытая могила, дверям.
Ответом ему был только испуганный лай собак, забившихся под навес в глубине двора.
В ту же ночь в селе было арестовано еще несколько человек.
Пронесся слух, что все аресты пошли от того паренька, которого поймали накануне в поле.
Отцы и матери арестованных по нескольку раз наведывались к дому Пандурина, надеясь что-нибудь у него узнать. Стучались и в дверь, и в занавешенные окна, но Пандурин не открывал и не отзывался. Даже самые яростные проклятия и оскорбления не подействовали, а уж какими только словами не обзывали его женщины.
Не видели его соседи ни в течение дня, ни вечером.
На следующее утро к нему постучался один из общинных сторожей, чтобы передать пакет из околийского управления.
— Опять его на должность зачисляют, — объяснял он окружившим его любопытным. — Старшим полицейским назначили.
Сторож постучал в дверь, обошел вокруг дома, принялся барабанить в окна. Собаки захлебывались от лая, выли, точно ошалелые. Сбежались соседи, подошли прохожие и даже пассажиры с только что прибывшего на пристань парохода. Какой-то человек, с виду торговец, догадался прорвать бумагу, которой была заклеена дыра в оконном стекле, просунул в нее руку, повернул задвижку и распахнул окно. Но едва он заглянул в комнату, как тут же, ахнув, закрыл глаза рукой.
Старик жандарм лежал на полу в луже крови.
Сабля так и осталась торчать у него в горле: видно, не хватило сил отшвырнуть ее в сторону.
1928
Перевод М. Михелевич.
ПОЗДНО…
В этот вечер учитель Петров ждал к себе гостью. С двух часов занимался он уборкой — расставлял и переставлял в комнате вещи, и все казалось ему, что еще что-то не так. По-новому разместил четыре венских стула с облезшими витыми спинками, прикрыл продранные сиденья подушечками, поправил на кровати белое домотканое покрывало с желтой шелковой каймой, переставил на столике приклеенные на картон кабинетные фотографии, на которых он был запечатлен вместе со своими учениками, в сотый раз провел пыльной тряпкой по оконным рамам и опять взялся за метлу. Он собрался было еще раз почистить новый полосатый половик, но в открытые окна повеял весенний ветерок и обдал его дыханием свежевспаханных полей. Старый учитель позабыл о метле и, улыбнувшись, прошептал:
— Невена Стоянова…
Потом произнес по слогам, раздельно, будто на уроке перед детьми:
— Не-ве-на…
И задумчиво оглядел свою комнату.
Как удивительно все в ней переменилось! Те же вещи — кровать, шкаф, стулья, фотографии, стеклянная чернильница с черными и красными — для ученических тетрадей — чернилами, но кажется, будто он стряхнул с них не просто пыль, а безмолвное, двадцать лет копившееся смирение и усталость. Все в комнате выглядело теперь обновленным, возродившимся. Даже купленное где-то на сельской ярмарке и уже облезшее зеркало словно знало, что ему предстоит отразить не это высохшее, изборожденное морщинами лицо, а никогда им дотоле не виданную живую и веселую девичью улыбку… Но вдруг лицо учителя тревожно дрогнуло, на лбу и у глаз собрались морщины; погасла и улыбка на губах, и тихий, внутренний свет в некогда синих, а теперь совсем выцветших глазах. Петров увидел в зеркало висящий на противоположной стене портрет своей покойной жены, обвитый траурной лентой — такой же поблекшей и серой, как и его седые волосы.
— Портрет!.. Это первое, что увидит Невена, когда войдет, — пробормотал учитель в замешательстве. — Неловко как-то…
Подойдя к стене, Петров протянул к портрету руку, но не нашел в себе сил снять его. Робко заглянул он в глаза жены, но в них было лишь загадочное спокойствие иного мира.
Он так мало прожил с этой болезненной, тихой и нежной женщиной, и было это так давно, что от его любви к ней осталась только привязанность к ее портрету — единственному его другу в этой заброшенной комнате на протяжении стольких лет.
— Но теперь другое дело… Совсем другое дело! — старался найти себе оправдание Петров, не в силах превозмочь обаяния, которое излучал нежный облик женщины на портрете. Черты ее были уже едва различимы в окутанной сумерками комнате. — Нет, право, неловко! Девушка впервые входит в дом — и встречать ее… покойниками!.. А все же…
— Господин Петров! Господин Петров… — ворвался в комнату девичий голос, такой же теплый и ласковый, как весенний вечер за окном.