Стоянова по-прежнему держала старого учителя под руку, даже положила на его локоть мягкую свою ладонь.
Ее молодое тело излучало тепло и силу.
— Идемте, — ласково звучал бархатный голос.
И Петров сдался.
Всю дорогу до реки девушка не отходила от него: ей во что бы то ни стало захотелось выучить песенку, которой ученики встретили ее в тот день, когда она в первый раз пришла в школу.
— Я вам как-нибудь спою ее… Да и дети могут вас научить, — постепенно смягчался огорченный учитель.
— Нет, нет, я хочу сейчас, сегодня же. Как это?.. «Взошел месяц сахарный…» А дальше?
— Дальше припев: «Румяный, ласковый, ах ты моя душенька!»
Стоянова запела. Петров сдавленным голосом подхватил. Затянули второй куплет, третий, потом — опять сначала, пока звуки веселой песенки не развеяли печаль старика в тихой звездной ночи. Когда они сели в лодку, старый учитель ощутил юношескую бодрость, почувствовал прилив каких-то давно уже неведомых ему сил.
— Ты куда? Зачем на весла садишься? — подал голос Вылчев, всю дорогу хмуро молчавший.
— Отчего бы и нет? — ответил Петров. — Забыл, верно, что двух лет нету, как ты увидел настоящую реку? В своей-то деревне небось не видал ничего, кроме грязных луж, в которых буйволы в жару валяются!
Вылчев не ответил на насмешку; он придержал лодку, пока девушка не уселась против Петрова, затем прыгнул на корму и взялся за маленькое весло.
Петров отвязал цепь, которой лодка была прикреплена к колышку, бросил ее на песок и взмахнул веслами.
Остроносая лодка медленно поплыла против течения под склонившимися с берега ивами.
— На остров? — бодро спросил гребец.
— Греби, — неохотно процедил рулевой.
Дунай, вобравший в себя воды стольких рек, далеко уходил в ночи к румынскому берегу, а из глубин его веяло какой-то манящей, притягательной силой.
— Как страшно! — вздрогнула Стоянова, боязливо сжавшись на середине скамьи. — Ведь я первый раз в жизни катаюсь по Дунаю.
— Ничего страшного, — подбодрил ее Петров, раскачиваясь в такт движению весел. — Сейчас доедем.
Он даже запел:
Но от быстрого бега воды, мелькавшей за низкими бортами лодки, у него закружилась голова. От холода, от напряжения, с которым он сжимал весла, пальцы свело судорогой, сердце заколотилось, отдаваясь в груди и в висках. Однако он продолжал грести и петь:
Словно в ответ на зов песни, из-за потонувших во тьме холмов на румынском берегу выплыла полная, округлая луна. Мгновение помедлила на горизонте, погляделась в черное зеркало реки, распустила по волнам копну золотых волос и легко заскользила по звездной синеве, заливая ее своим сиянием.
Примолкла, притаилась дунайская ночь.
Петров продолжал грести.
Но время его лунных ночей, когда он катал по реке молодую жену, давно прошло… Чтобы не бередить душу воспоминаниями об этих счастливейших часах своей жизни, он с тех пор почти и не брался за весла. А Дунай стремительно мчит вниз свои воды, и много нужно сил, чтобы грести против течения.
Пот катил по лицу старика, стекал по спине, взмокли ладони ослабевших рук — еще немного, и весла повиснут, точно крылья подбитой птицы, лодку понесет назад. Но он не хотел, не мог отдать Вылчеву весла и, задыхаясь, продолжал грести — безмолвный, упорный, обессилевший.
Вылчев повернул рулевое весло, и лодка вынырнула из-под тени ив. Навстречу сверкнула луна. Стоянова невольно взглянула на гребца, на его вытянувшееся, как у покойника, лицо с неподвижным, остекленевшим взглядом и широко раскрытым ртом. Старику словно не хватало воздуха: в груди его раздавался хрип, как при удушье.
— Что с вами, господин Петров? — наклонилась к нему девушка, позабыв о своем недавнем страхе перед рекой.
Петров не слышал ее — он едва дышал, но не выпускал из рук весел.
— Вылчев! — обернулась Стоянова. — Сядь на весла. Ему плохо. Слышишь, как он хрипит?.. Господин Петров, прошу вас, остановитесь. Отдайте весла Вылчеву.
— Давай, дед!
Вылчев легко перелез через скамью, где сидела Стоянова, и взялся за весла поверх вцепившихся в них рук выбившегося из сил старика.
— Я хочу на берег… Плохо мне… — еле слышно прошептал Петров, не в силах даже перебраться на другую скамью. — С сердцем что-то… Высади меня…
— Мы тоже сойдем. Я хочу сойти. К берегу, греби к берегу! — взмолилась Стоянова.