Мужчина остановился, посмотрел на мальчика и добродушно улыбнулся ему:
— Здравствуй, товарищ!
Затем нагнулся, поднял ящик, от тяжести которого у него на руках вздулись жилы, и исчез в соседней пещере.
Мальчик удивленно заморгал ему вслед: слишком уж необыкновенным показалось Цанко, что в такой темноте живет человек. Да еще и улыбается…
Мужчина с мешком давно скрылся, но его улыбка, казалось, робко перепорхнула на лицо Цанко.
Старик принес торбочку с вещами мальчика и стал у дверей склада, поглядывая сквозь стекла конторы.
Как бы это так сделать, чтоб выпросить те две штуки ситца, про которые наказывала сноха? Ведь у старика ни одной целой рубахи не осталось…
Но страшные слова о тысячных платежах по векселям и озабоченная физиономия Дончо сдерживали его, стояли перед ним как стена.
«Эх, все равно ничего не выйдет, пойти хоть соль взять!» — подумал он и махнул безнадежно рукой, как будто проговорил это вслух.
Но тут глаза его встретили полный тяжелого отчаянья взгляд мальчика.
Старик подошел к куску соли, нагнулся и стал ощупывать, словно примериваясь, сможет ли он его поднять. А на самом деле он просто не решался взять его. Ему было совестно. Внук-то ведь смышленый, чего доброго подумает, что дед променял его на кусок соли — потому и оставляет теперь чужим людям… Может, лучше забрать мальчика, а там будь что будет? Но ведь тогда придется вернуть соль…
Старик приподнял соляную глыбу — тяжеленька! — надолго хватит лизать коровам, да и самим пригодится…
Он выпрямился с солью в руках и пошел было к двери, как вдруг почувствовал, что Цанко идет за ним. Он остановился и, совсем подавленный, заговорил:
— Так ты слушайся хозяина, сынок… Видишь, что значит богатство? Или не правду я тебе говорил? Одной соли сколько! Вон, до самого потолка!
Внук неожиданно схватил его за рукав и зашептал, почти касаясь губами его усов:
— Деда, пойдем. Я не хочу здесь оставаться. Слышь, не хочу!
— Э!.. Э!.. Э!.. — захрипел старик, словно соль была краденая и его поймали с поличным…
Он не знал, что ответить внуку, и не смел взглянуть ему в глаза.
В этот миг стекла конторы задрожали от голоса Дончо:
— Что ты там толчешься, бай Стамен? Может, хочешь, чтоб мальчишка разревелся? А я потом голову ломай, что с ним делать… Ступай себе, ступай!
Раскатистый бас прогнал смущение старика — даже руки его крепче обхватили соль — и еще больше напугал без того перепуганного мальчика.
Увидев, что ему надо поскорей вмешаться, Дончо совсем забыл про свои выдуманные платежи, протолкнул живот в стеклянную дверцу и крикнул еще громче в сторону склада:
— Иван!
Худой человек с жилистыми руками и мешком вместо фартука бесшумно появился из темной дыры.
— Иван, — хмуро и важно заговорил Дончо, но работник смотрел на него спокойно и безучастно. — Пусть мальчик возьмет вещи, а ты отведи его к тетушке Райне. Скажи ей, что это тот самый мальчик, о котором я ей говорил. Пусть его покормит и подыщет ему какое-нибудь дело, пока я не подойду. Как тебя зовут, мальчуган? — Дончо попытался даже быть ласковым.
— Цанко его зовут, Цанко, — забежал вперед вконец смешавшийся старик.
— Ну вот, Цанко, — ласково похлопал его по плечу Дончо. — Бай Иван отведет тебя домой. И не вешай носа — тетушка Райна сыщет тебе чего-нибудь поесть…
— Зачем ему вешать нос? — попытался подбодрить внука старик. — Видишь, Цане? Тетушка Райна о тебе позаботится. И комнатку тебе отведет, и кровать, постельку какую помягче — ночи-то теперь уж холодные. Они тебе и одежонку теплую для зимы справят, и башмаки, а то в твоих царвулях разве можно…
Старик торопился выложить перед хозяином все обдуманные прежде условия, о которых ему до сих пор так и не удалось сказать, но провести Дончо было нелегко.
— Чего ты там болтаешь? — злобно замахнулся он на старика. — Жена сама все знает. Иван! Сколько ты еще будешь валандаться?
Но работник и на этот раз не стал торопиться. Он не спеша снял с пояса мешок и приветливо кивнул мальчику.
— Ну, пойдем, милок… — он обнял его за плечи и легонько подтолкнул. — Не бойся.
Наклонившись, он взял торбочку и перекинул ее через плечо, поверх разодранной, испачканной ржавчиной и солью рубахи.
Цанко послушно двинулся за ним.
Горло его сжималось, и он не мог вымолвить ни словечка, а вот веки не удержали слез — две струйки брызнули и проложили в пыли, осевшей в пути на его щеках, две влажные дорожки.