— Я приказал приготовить каик, — сообщил Селим, — и нам остается лишь пересечь Босфор.
— Босфор? — вскричал Керабан. Затем он продолжил сухим тоном: — Одну минуту! Селим, этот налог в десять пара с человека все еще взимается с тех, кто пересекает Босфор?
— Да, без сомнения, друг Керабан, — сказал Селим. — Но теперь, когда вы сыграли шутку с оттоманскими властями, приехав из Константинополя в Скутари и не заплатив ничего, я надеюсь, вы не откажетесь…
— Я откажусь! — резко ответил негоциант.
— Тогда вас не пропустят на каик.
— Пусть так! Я не поеду!
— А наша свадьба, — вскинулся Ахмет, — наша свадьба, которая должна состояться сегодня?
— Вы поженитесь без меня.
— Это невозможно. Вы мой опекун, дядя Керабан, и хорошо знаете, что ваше присутствие необходимо.
— Ну что ж, Ахмет, подожди, пока я не обоснуюсь в Скутари… и тогда ты женишься здесь.
Все эти ответы были даны повелительным тоном, оставлявшим мало надежды на то, чтобы уговорить упрямую личность.
— Друг Керабан, — начал Селим, — сегодня последний день… вы понимаете, и все состояние, которое должна получить моя дочь, будет потеряно, если…
Керабан отрицательно покачал головой и добавил к этому еще более выразительный жест.
— Дядя, — воскликнул Ахмет, — не хотите же вы…
— Если меня хотят заставить заплатить десять пара, — ответил Керабан, — то никогда, нет, никогда я не переправлюсь через Босфор! Во имя Аллаха! Скорее я снова объеду Черное море, чтобы вернуться в Константинополь!
И действительно, упрямец вполне был способен на это.
— Дядя, — заговорил Ахмет снова, — то, что вы делаете, — плохо. Позвольте вам заметить, что при подобных обстоятельствах упрямство у такого человека, как вы, необъяснимо… Вы собираетесь причинить зло людям, которые всегда испытывали к вам живейшую симпатию. Это дурно!
— Ахмет, выбирай выражения! — отпарировал Керабан глухим голосом, указывавшим на зарождавшийся гнев.
— Нет, дядя, нет! Мое сердце переполнено, и ничто не помешает мне говорить… Вы поступаете как плохой человек!
— Дорогой Ахмет, — вмешалась Амазия, — успокойтесь! Не говорите так о вашем дяде. Раз вы потеряете состояние, на которое имели право рассчитывать… то откажитесь от брака.
— Отказаться от вас? — вскричал Ахмет, прижимая девушку к сердцу. — Нет! Ни за что! Пойдемте! Оставим этот город, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Мы еще в состоянии заплатить десять пара, чтобы переправиться в Константинополь!
И Ахмет, уже не владея собой, увлек девушку к двери.
— Керабан!.. — обратился Селим, решив в последний раз попытаться изменить решение своего друга.
— Оставьте меня, Селим, оставьте!
— Увы! Пойдемте, отец! — сказала Амазия, глядя на Керабана глазами, полными слез. Она уже собиралась выйти вместе с Ахметом, когда последний остановился.
— В последний раз, дядя, — спросил он, — вы отказываетесь сопровождать нас к судье в Константинополь, где ваше присутствие необходимо для нашего брака?
— От чего я отказываюсь, — прогремел негоциант, с такой силой топнув ногой по паркету, что, казалось, мог пробить его, — так это от того, чтобы когда-либо подчиниться и заплатить этот налог!
— Керабан! — обратился Селим.
— Нет, во имя Аллаха! Нет!
— Хорошо, прощайте, дядя! — сказал Ахмет. — Ваше упрямство будет стоить нам состояния! Вы разорите ту, которая должна стать вашей племянницей! Пусть так! Я не о состоянии жалею! Но вы — причина задержки нашего счастья! Мы больше не увидимся.
И, увлекая Амазию, молодой человек покинул салон и виллу, а за ним последовали Селим, Неджеб и Низиб. Через несколько мгновений все они уже садились в каик, чтобы вернуться в Константинополь.
Оставшись один, Керабан принялся расхаживать в мучительном возбуждении.
— Нет! Клянусь Аллахом! Нет! Клянусь Пророком! — говорил он. — Это было бы недостойно меня. Объехать вокруг Черного моря, чтобы не платить этот налог, а при возвращении вынуть из кармана те же десять пара! Нет! Скорее ноги моей никогда не будет в Константинополе! Я продам свой дом в Галате! Прекращу все дела! Отдам все мое состояние Ахмету взамен потерянного Амазией! Он будет богат… а я… я буду беден… но не уступлю! Я не уступлю!
Пока он так разговаривал сам с собой, буря в его душе все более усиливалась.
— Уступить! Заплатить! — повторял он. — Мне! Керабану! Появиться перед начальником полиции, бросившим мне вызов, видевшим, как я уезжаю, ожидавшим моего возвращения! Он будет издеваться надо мной при всех и потребует этот ненавистный налог! Никогда!