— Черт! Вот черт! — бормотал Бруно.
— Огонь! Огонь! — повторял господин Керабан, разряжая свои пистолеты, которые обычно давали осечку, хотя он этого упорно не признавал. Револьверы Бруно и ван Миттена ранили еще нескольких ужасных зверей, устремившихся прямо к упряжке. Это еще больше испугало лошадей. Им угрожали клыки кабанов, а они, не имея свободы движения, могли отвечать только брыканием. Если бы лошади были отвязаны, то бросились бы сквозь поле и получили бы возможность соревноваться в скорости с напавшим на них диким стадом. Изо всех сил они старались порвать постромки. Но сбруя, сделанная из крученого шнура, не поддавалась. Это угрожало тем, что передок экипажа разлетится вдребезги или что карета перевернется в грязи.
Господин Керабан, ван Миттен и Бруно хорошо это понимали. Больше всего они опасались, что карета будет опрокинута. Тогда кабаны, которых выстрелы уже не сдерживали, набросились бы сверху и с пассажирами было бы покончено. Но что сделать, чтобы предотвратить такую возможность? Разве не были они во власти яростного стада? Однако хладнокровие не покинуло путешественников, и они не жалели патронов.
Вдруг еще более сильный удар потряс карету, как если бы оторвался передок.
— А, тем лучше, — воскликнул Керабан. — Пусть наши лошади ускачут в степь! Кабаны погонятся за ними и оставят нас в покое.
Но передок прочно держался с надежностью, делавшей честь этому древнему произведению английского каретного дела. Итак, он не уступал. А вот карета уступила. Сотрясения стали столь сильными, что вырвали ее из глубокой колеи, в которую она была погружена до осей. Последний рывок ошалевших от ужаса лошадей вытащил карету на более твердую почву, и вот она уже быстро увлекается прочь упряжкой, ничем не направляемой посреди глубокой ночи.
Кабаны, однако, не отступили. Они мчались, нападая сбоку, одни — на лошадей, другие — на карету, которая никак не могла обогнать их.
Господин Керабан, ван Миттен и Бруно были отброшены в глубь кабины.
— Или мы перевернемся… — тревожился ван Миттен.
— Или мы не перевернемся, — острил Керабан.
— Нужно постараться поймать вожжи, — рассудительно заметил Бруно. И, опустив передние стекла, он поискал вожжи рукой, но, видимо, барахтаясь, лошади порвали их, и теперь не оставалось ничего другого, как положиться на волю случая в этой бешеной скачке по болотистой местности. Чтобы прекратить бег упряжки, было лишь одно средство: остановить разъяренное стадо, которое ее преследовало. Ну, а огнестрельное оружие помочь здесь не могло, так как пули просто терялись в движущейся массе. Путешественники, которых бросало друг на друга или в разные углы кабины при каждом толчке, не тратили больше слов. Один покорился судьбе как истинный мусульманин, другой остался верен себе как всякий флегматичный голландец.
Добрый час прошел таким образом. Карета продолжала нестись, а кабаны не отставали.
— Друг ван Миттен, — сказал наконец Керабан, — мне рассказывали, что в подобных обстоятельствах один путешественник, за которым гналась стая волков в российских степях, спасся благодаря возвышенной преданности своего лакея.
— Каким образом? — спросил ван Миттен.
— О, ничего проще, — ответил Керабан. — Лакей обнял своего хозяина, поручил душу Богу, выскочил из кареты, и, пока волки задержались, чтобы сожрать его, хозяин сумел умчаться и был спасен.
— Очень жаль, что здесь нет Низиба! — спокойно заметил Бруно.
После этого все трое снова впали в глубокое безмолвие.
Упряжка продолжала мчаться среди ночи со страшной скоростью, а кабаны никак не могли настичь ее. Если не случится ничего особенного, не сломается колесо, слишком сильный толчок не перевернет карету, то господин Керабан и ван Миттен сохранят некоторый шанс на спасение даже без того варианта преданности, на который Бруно чувствовал себя неспособным.
Кроме того, нужно сказать, что, направляемые инстинктом, лошади чувствовали себя гораздо увереннее в этой части степи, с которой были уже знакомы. Поэтому они неуклонно направлялись по прямой линии к ближайшей почтовой станции. И когда первые проблески дня стали вырисовывать линию горизонта на востоке, карета находилась не далее, чем в нескольких верстах от нее.
Стадо кабанов продолжало преследование еще в течение получаса, затем постепенно отстало. Однако упряжка ни на миг не замедляла своего движения и остановилась, только будучи совершенно разбитой. Лошади тут же свалились в нескольких сотнях шагов от почтовой станции.