— Итак… — начал Низиб, протягивая тарелку.
— Подождите, дружище, подождите! В ваших интересах, чтобы я убедился… Вы понимаете, здесь… только в нескольких лье от границы… Здесь еще почти русская кухня. А русские… Им нельзя доверять.
— Повторяю вам, господин Бруно, что на этот раз ошибка невозможна.
— Нет… — возразил сотрапезник, который только что попробовал новое кушанье, — это действительно баранина, но…
— Что же? — встревожился Низиб.
— Можно подумать… — размышлял голландец, проглатывая кусок за куском мясо со своей тарелки.
— Не так быстро, господин Бруно!
— Гм! Если это и баранина, то у нее странный вкус.
— Ничего. Я разберусь! — воскликнул Низиб, который при всем своем спокойствии уже начинал горячиться.
— Остерегитесь, Низиб, остерегитесь!
И, говоря это, хитрый европеец стремительно приканчивал последние куски мяса.
— Наконец, господин Бруно!
— Да, Низиб, наконец я подкрепился. Вы были совершенно правы на этот раз.
— Это была баранина?
— Настоящая баранина!
— Которую вы сожрали?
— Сожрал, Низиб? А! Вот слово, которого я не могу допустить! «Сожрал». Нет! Только попробовал.
— Хорошо же я поужинал! — воскликнул Низиб жалостным голосом. — Мне кажется, господин Бруно, вы могли бы оставить мою долю, а не съедать все, чтобы удостовериться, что это была…
— …баранина. Действительно, Низиб! Моя совесть обязывает меня…
— Скажите лучше, ваш желудок.
— …признать это! В конце концов, вам нечего жалеть о произошедшем, мой друг.
— Нет есть чего, господин Бруно.
— Нет! Вы не могли бы ее есть.
— Почему?
— Потому что эта баранина была нашпигована свиным салом, Низиб. Вы понимаете… нашпигована свиным салом…
После этого Бруно встал из-за стола, потирая живот, как человек, который хорошо поужинал. Затем он вернулся в общую комнату, сопровождаемый расстроенным Низибом.
Господин Керабан, Ахмет и ван Миттен, растянувшиеся на деревянных скамьях, так до сих пор и не заснули. Шторм в округе бушевал с удвоенной силой. Доски деревянного строения стонали под порывами ветра. Казалось, что маяк вот-вот сдвинется со своего места. Ураган расшатывал дверь и ставни окон с такой силой, как будто по ним бил какой-то гигантский таран. Их нужно прочно подпирать. По сотрясениям пилона, втиснутого в стену, можно было представить себе, какова сила шквала в пятидесяти футах над крышей. Сопротивлялся ли маяк этому приступу, продолжал ли он освещать подходы к порту в бушующем море? Это казалось весьма сомнительным. А между тем наступила половина двенадцатого ночи.
— Здесь невозможно спать! — сказал Керабан. Он поднялся и небольшими шагами прошелся по помещению.
— Нет, — согласился Ахмет. — И если ярость урагана еще усилится, то, боюсь, этот домик не уцелеет. Думаю, что нам надо бьггь готовыми к любому происшествию.
— Вы спите, ван Миттен, вы можете спать? — спросил Керабан.
И он подошел, чтобы встряхнуть своего друга.
— Я дремал, — ответил ван Миттен.
— Вот на что способны невозмутимые натуры! Там, где никто не смог бы отдохнуть и мгновения, голландец находит время для дремоты!
— Я просто не помню подобной ночи! — сказал один из смотрителей маяка. — Ветер бьет по берегу, и, кто знает, не будут ли прибрежные скалы усеяны обломками кораблей!
— Не было ли в пределах видимости какого-нибудь судна? — спросил Ахмет.
— Нет, — ответил смотритель, — по крайней мере, до захода солнца. Когда я поднимался на верхушку маяка, чтобы зажечь фонарь, то ничего не заметил на море. И это счастье, потому что прибрежный район в бурю — просто погибель для судов. Даже с нашим огнем, светящим на пять миль от порта, причалить все равно трудно.
В этот миг порыв урагана отшвырнул дверь внутрь помещения, и казалось, что она разлетелась вдребезги.
Но господин Керабан бросился к ней и, борясь с ветром, сумел с помощью смотрителя снова ее закрыть.
— Какая упрямица! — воскликнул он. — Но я был еще упрямее!
— Ужасный шторм! — отметил Ахмет.
— Действительно ужасный, — поддержал его ван Миттен. — Шторм, почти сравнимый с теми, которые налетают на наше голландское побережье после того, как пересекают Атлантику.
— О, — сказал Керабан, — почти сравнимые!
— Подумайте только, мой друг! Это штормы, приходящие к нам из Америки через весь океан!
— Разве ярость океана может сравниться с яростью Черного моря, ван Миттен?