— Действительно, — согласился ван Миттен.
— Так я и сделаю, — продолжал Керабан, — и предлагаю вам последовать моему примеру.
— Э, дядя, — сказал Ахмет, — гладь или не гладь ему спину, вы хорошо знаете, животное не будет блеять ни на невиновных, ни на виновных.
— Очевидно, Ахмет. Но коль этот добряк судья достаточно прост, чтобы так действовать, то я хочу быть менее простым, чем он. И не дотронусь до животного. И вас я тоже прошу сделать так же.
— Но, дядя…
— А, никаких споров об этом, — проворчал Керабан, начиная горячиться.
— Однако… — сказал голландец.
— Ван Миттен, если будете столь наивны, чтобы тереть спину этой козе, то я вам этого не прощу!
— Хорошо! Не буду, чтобы не огорчать вас, друг Керабан. Это, впрочем, несущественно, поскольку в темноте нас не будет видно.
К тому моменту большинство путешественников уже выдержали испытание и коза еще никого не обвинила.
— Наша очередь, Бруно, — сказал Низиб.
— Бог мой, до чего эти восточные люди глупы, раз полагаются на это животное! — проворчал Бруно.
И оба слуги подошли погладить спину козе, которая не стала блеять, как и в предыдущих случаях.
— Но оно ничего не говорит, ваше животное! — закричала благородная Сарабул, взывая к судье.
— Это что, шутка? — добавил господин Янар. — Шутки с курдами плохо кончаются!
— Терпение! — ответил судья, качая головой с хитрым видом. — Если коза не заблеяла, значит, виновный до нее еще не дотрагивался.
— Дьявол, теперь наш черед, — пробормотал ван Миттен, который испытывал неясное беспокойство, сам не зная почему.
— Наша очередь, — сказал Ахмет.
— Да… сперва я, — ответил Керабан.
И, проходя мимо своего друга и племянника, он повторил тихим голосом:
— Ни в коем случае не касайтесь!
Затем он протянул над козой руку и сделал вид, что медленно гладит ей спину, хотя не дотронулся ни до одной ее шерстинки.
Коза не заблеяла.
— Вот это успокаивает, — сказал Ахмет.
И, подобно дяде, он даже не дотронулся до спины козы.
Коза не заблеяла.
Теперь очередь была за голландцем. Ван Миттену предстояло пройти испытание последним из всех. Он подошел к животному, которое, казалось, исподтишка смотрело на него, и, чтобы не огорчать своего друга Керабана, удовольствовался тем, что только провел рукой над спиной козы.
Коза не заблеяла.
У всех присутствующих вырвались восклицания удивления и удовлетворения.
— Решительно, ваша коза — это только скотина! — закричал Янар громовым голосом.
— Она не признала виновного, — закричала в свою очередь благородная курдчанка, — и все же виновный — здесь, потому что никто не мог выйти из этого двора!
— Гм! — сказал Керабан. — Этот судья со своей такой хитрой козой достаточно забавен, правда, ван Миттен?
— В самом деле! — ответил ван Миттен, полностью успокоившийся по поводу исхода испытания.
— Бедная козочка, — сказала Неджеб хозяйке, — ей не причинят зла за то, что она ничего не сказала?
Все посмотрели на судью, чьи глаза, блестя от лукавства, сверкали в темноте как карбункулы[287].
— Теперь, господин судья, — сказал Керабан немного саркастическим[288] тоном, — теперь, когда ваше расследование закончено, ничто, я думаю, не препятствует тому, чтобы мы удалились в наши комнаты…
— Так не будет! — закричала раздраженная путешественница. — Нет! Так не будет! Преступление было совершено…
— Э, госпожа курдчанка, — ответил не без язвительности господин Керабан, — не намерены же вы мешать порядочным людям пойти спать, если им хочется?
— Ах, вы так заговорили, господин турок! — закричал господин Янар.
— Так, как следует, господин курд! — ответствовал господин Керабан.
Скарпант, считавший, что его уловка не удалась, поскольку виновные не были узнаны, с удовлетворением наблюдал за этой ссорой, могущей столкнуть господина Керабана и господина Янара друг с другом. Всякое недоразумение только способствовало бы его планам.
И действительно, спор обострялся, а Керабан скорее позволил бы себя арестовать и приговорить, чем не сказать последнего слова. Даже Ахмет собрался вмешаться, чтобы поддержать дядю, когда судья сказал:
— Успокойтесь вы все, и пусть принесут огня!
Метр Кидрос, к которому относился этот приказ, поспешил исполнить его. Через мгновение вошли четверо служителей караван-сарая с факелами, и двор сразу же осветился.