— Пусть каждый поднимет правую руку! — сказал судья.
Следуя этому предписанию, все подняли свои правые руки.
У всех ладони и пальцы были черными; у всех, кроме господина Керабана, Ахмета и ван Миттена.
Судья тут же указал на них троих.
— Злоумышленники… вот они, — сказал он.
— Гм! — промычал Керабан.
— Мы? — вскричал голландец, ничего не понимая в этом неожиданном заявлении.
— Да! Они! — продолжал судья. — Не важно, боялись они или нет быть разоблаченными козой. Достоверно то, что, зная о своей виновности, эти люди, вместо того чтобы погладить спину животного, покрытую слоем сажи, только провели над ней рукой и сами себя обвинили!
Гомон одобрения изобретательности судьи раздался со всех сторон, в то время как господин Керабан и его спутники, очень расстроенные, стояли с опущенными головами.
— Итак, — сказал господин Янар, — эти трое — те самые злодеи, которые прошлой ночью осмелились…
— Э! Прошлой ночью, — воскликнул Ахмет, — мы были в десяти лье от караван-сарая Рисара!
— А кто это подтвердит? — ответил судья. — Во всяком случае, некоторое время назад это вы пытались проникнуть в комнату благородной путешественницы.
— Хорошо, это правда, — вскричал Керабан, взбешенный тем, что так неловко позволил поймать себя в ловушку. — Да, это мы вошли в коридор! Но это только недоразумение… или, скорее, ошибка одного из служителей караван-сарая.
— В самом деле? — иронично спросил господин Янар.
— Безусловно! Нам указали комнату этой госпожи вместо нашей!
— Расскажите кому-нибудь еще! — воскликнул судья.
— Ну вот, попались, — сказал себе Бруно. — И дядюшка, и племянник, и мой хозяин вместе с ними!
Несмотря на свой обычный апломб[289], господин Керабан чувствовал себя совершенно смущенным. Он еще больше расстроился, когда услышал, как судья сказал, повернувшись к нему, ван Миттену и Ахмету:
— Пусть их отведут в тюрьму!
— Да! В тюрьму! — повторил господин Янар.
Вслед за ним это подхватили и остальные обитатели караван-сарая, закричавшие:
— В тюрьму! В тюрьму!
В общем, видя, какой оборот принимают дела, Скарпант мог только поздравить себя со своей выдумкой. Если бы господин Керабан, ван Миттен и Ахмет оказались под запором, то одним махом это означало и задержку в пути, и опоздание со свадьбой, а особенно немедленную разлуку Амазии с ее женихом и возможность для Скарпанта действовать в более выгодных условиях. Уж он-то Доведет неудавшуюся попытку мальтийского капитана до конца!
Подумав о последствиях этого приключения и разлуке с Амазией, Ахмет стал проникаться раздражением против своего дяди. Ведь это господин Керабан своим упрямством вверг их в затруднительное положение. Ведь это он запретил им погладить козу, чтобы подшутить над этим простаком судьей, который в конечном итоге показал себя более сообразительным, чем казалось. Кто виноват, что они попали в ловушку и теперь им не избежать хоть нескольких дней тюрьмы?
Со своей стороны, господин Керабан пребывал в глухой ярости, думая о том, что добраться до Скутари к назначенному сроку, пожалуй что, и не удастся. Еще одно проявление упрямства — столь же ненужное, сколь и абсурдное — могло стоить его племяннику целого состояния.
Что касается ван Миттена, то он смотрел в разные стороны и переминался с ноги на ногу, не зная, что делать, и боясь поднять глаза на Бруно, помня его слова:
«Разве я вас не предупреждал, сударь, что рано или поздно с вами случится несчастье?»
И, обращаясь к негоцианту с вполне заслуженным упреком, голландец сказал:
— Зачем было мешать нам погладить это безобидное животное!
Впервые в жизни господин Керабан не смог ничего ответить.
Тем временем крики «в тюрьму» стали раздаваться все громче, и Скарпант, само собой разумеется, кричал громче других.
— Да, в тюрьму злодеев! — повторил мстительный Янар, готовый самолично помочь властям, если потребуется. — Пусть их отведут в тюрьму! В тюрьму всех троих!
— Всех троих? Но ведь только один из них признает свою вину, — заметила благородная Сарабул, не желавшая, чтобы двое невинных страдали за одного.
— Это вполне справедливо! — прибавил судья. — Итак, который из вас пытался проникнуть в эту комнату?
Какой-то момент все трое обвиняемых испытывали нерешительность, но это продолжалось недолго.
Господин Керабан попросил у судьи разрешения переговорить со своими спутниками, и оно было дано. Затем Керабан отвел Ахмета и ван Миттена в сторону и сказал тоном не допускающим возражений: