Николас возвратился из поездки в сумерках – запыленный, пропотевший и измученный долгим пребыванием в седле. Все его мечты были только о ванне – о чудесном, продолжительном купании в горячей воде.
Спешившись у конюшни, он прошел мимо кухни, по запаху догадываясь, что Ангелина готовит для него ужин по его вкусу, но усталость убила в нем голод. Все его желания сосредоточились на вожделенном купании.
У парадного входа ему повстречалась Лупе, тут же присевшая в почтительном реверансе. Лупе была еще молода – миниатюрная девушка с круглым личиком и живыми карими глазками.
– Мы не ждали вас так рано, дон Лусеро. Ваш ужин…
– Все в порядке, Лупе. С ужином можно обождать. Пожалуйста, скажи Лазаро, чтобы он наполнил ванну, а Бальтазару вели принести бритву, мыло, свежее полотенце и смену чистого белья.
Ник продолжал свой путь по двору, чувствуя себя слишком грязным и дурно пахнущим, чтобы войти в дом. Он подумал, что Мерседес и Розалия в этот тихий вечер тоже находятся где-то снаружи, и решил поискать их.
Девочки и жены нигде не было видно, и он присел у фонтана в тени фигового дерева, дожидаясь, пока Лазаро приготовит ванну. Затем Ник направился в длинное узкое помещение, предназначенное для купания господ. Там он быстро скинул с себя одежду и погрузился в просторный чан из меди с фаянсовым покрытием, способный разместить даже двоих.
Николас оперся затылком о край чана, расслабился в воде и стал вспоминать рассказы Лусеро о взаимоотношениях в его семье. Теперь это была его, Ника, семья.
Лусе ненавидел свою ледышку-мать, но преклонялся перед диким, необузданным нравом отца. Хотя Николас мог посочувствовать брату, лишенному материнской любви, он ненавидел дона Ансельмо даже сильнее, чем Лусеро донью Софию. Дон Ансельмо использовал глупую юную Лотти для развлечения и покинул ее без малейших укоров совести беременной. Кто знает, может быть, именно это подтолкнуло мать Ника на дорожку, ведущую вниз.
Внезапно его размышления прервала Инносенсия. Ее низкий грудной голос прозвучал над самым ухом.
– Вижу… Вижу… Война немного подпортила моего резвого жеребца. Молю Бога, чтоб самое важное твое достояние сохранилось нетронутым.
Она облизнула яркие карминовые губы. В комнату Инносенсия явилась с ворохом полотенец. Подслушав, как хозяин отдает распоряжения Лупе, она решила воспользоваться подвернувшимся случаем побеседовать наедине с Лусеро, прежде чем его стерва-жена накапает яду ему в душу. О Святая Девственница! Если б она знала, что эта мерзкая кроха – дитя Лусеро, то не поступила бы так опрометчиво!
Инносенсия сложила полотенца на скамеечку и, приняв соблазнительную позу, уселась на край ванны. С целью продемонстрировать ему получше свои пышные прелести, она низко наклонилась над ним.
Ник устало усмехнулся:
– Это мое достояние больше не должно тебя интересовать, Сенси!
Она возразила:
– Ты по-другому заговоришь, когда тебе надоест сварливая женушка. Разреши мне посмотреть, хорошо ли она ухаживает за твоей игрушкой.
Инносенсия опустила руку в воду, и ее умелые пальцы быстро скользнули по животу к его паху.
Ник, стиснув зубы, выругался, так как ее неожиданная атака возымела предуготованный эффект.
– Кое-что я все же умею, не так ли? – похвасталась она.
Инносенсия распустила завязки шамизы, и через широкий вырез вывалилась одна из ее тяжелых грудей с темным соском на округлой вершине. Захватив в горсть его волосы, она, несмотря на его сопротивление, низко склонилась, пытаясь прижать обнаженную грудь к его губам.
В это время неслышно отворилась дверь, и на пороге появилась Мерседес.
– Бальтазар сказал, что тебе понадобится… – начала было она, но тут у нее перехватило дыхание.
Швырнув чистое белье и бритву на пол, Мерседес произнесла ледяным тоном:
– Теперь я убедилась, что тебе надобно…
9
Первым ее желанием было сесть в седло и ускакать в темноту. Но она сдержалась и просто вышла из комнаты с гордо поднятой головой и прямой спиной. Она не позволила бы ни одной слезинке выкатиться из глаз.
«Опять! Все повторяется!»
Унижение было слишком сильным, чтобы восстановить в памяти увиденную картину и предаваться отчаянию. Она обратила свою душевную боль в гнев, она была очень зла…
Лусеро всегда был большим шутником, и весь разыгрываемый им в спальне спектакль по обольщению собственной супруги на поверку оказался лишь способом в очередной раз посмеяться над ней и самому поразвлечься.
С горечью Мерседес подумала, что он, несомненно, поведал Инносенсии о забавной девичьей скромности своей супруги, о жалких ее попытках противиться ему, о ее холодности.
Мрачная улыбка скривила ее губы. Пусть считает, что она холодна. Как бы они умирали от смеха, если б догадались, что она была близка к тому, чтобы открыто выразить перед ним свои чувства. Теперь она уже никогда не поставит себя в глупое положение.
Мерседес пересекла патио и вошла в покои дона Ансельмо, где, как она знала, хранилось оружие.
С яростным проклятием Ник оттолкнул от себя Инносенсию и выбрался из ванны.
– Убирайся с глаз моих долой, пока я не свернул тебе шею! Я уже говорил тебе, Сенси, что между нами все кончено. Пойми это раз и навсегда!
Вода выплеснулась на ее блузу и сделала ткань прозрачной. Сенси натянула ее на груди так, что соски стали отчетливо видны – большие, твердые, темные. С надутыми губами она беззастенчиво смотрела, как он поспешно вытирается.
– Уверена, что хозяин не побежит следом за своей худосочной ханжой. В конце концов, она не посмеет отказать тебе в постели, даже если будет настолько глупа, что попытается.
Он взглянул на любовницу брата с нескрываемым презрением. Лусеро был виноват в том, что эта ничтожная потаскушка так обнаглела.
– То, что происходит между мной и моей женой, тебя не касается, Сенси. – Тон его был бархатисто-вкрадчив, но это было пострашнее, чем если бы он кричал на нее. – Я хозяин, а она моя сеньора. Ты же только служанка, которой грозит опасность быть изгнанной из Гран-Сангре, если ты еще раз позволишь себе совершить нечто подобное. Тебе понятно?
Его взгляд пронизал ее насквозь, острый, как французские штыки.
Инносенсия в страхе отступила на шаг.
– Да, да, патрон. Я не хочу, чтобы меня прогнали отсюда… – Она разразилась слезами. – Мне некуда идти. У меня нет ни семьи… никого…
На самом деле ее родные жили в Гуаймасе, но это были нищие рыбаки. Мысль о том, что ей придется целыми днями чистить и разделывать пойманную отцом и братьями рыбу, ужаснула ее. Это было похуже любой самой грязной работы по дому.
Инносенсия не до конца понимала, что происходит. До отъезда Лусеро на войну все складывалось замечательно. Любвеобильная красотка разглядывала сейчас любовника из-под полуопущенных густых ресниц, орошенных слезами, пока он, отвернувшись, натягивал на себя нижнее белье и одежду. Ей хотелось потрогать шрамы на его спине, но она знала, что, пока он столь сердит, такой поступок ни к чему хорошему не приведет.
С тяжелым сердцем и угрюмым выражением лица она молча удалилась, поклявшись себе, что заполучит Лусеро вновь в свои объятия и отомстит высокомерной сеньоре, отнявшей у нее любовника.
Николас вышел в патио, но задержался в тени фиговых деревьев, чтобы поразмыслить. Лусе никогда бы не погнался за разгневанной супругой и не унизился бы до объяснений. Как только Ник начал «по-благородному» ухаживать за Мерседес, он сразу же дал ей повод для подозрений. А это слишком опасно.
Но черт побери! Он же сейчас ни в чем не провинился. Ему хотелось ей сказать об этом, и она должна его выслушать. Но было бы не в характере Лусеро немедленно начать оправдываться, взваливать всю вину на Сенси, на умело раскинутую ею ловушку. В какое дерьмо он попал по вине этой потаскушки! Вот дьявол! Все его старания возбудить в сердце Мерседес любовь пошли прахом.