Отстать от Рыжей не удалось. Она стояла аккурат посередине моста, уцепившись в поручни и опустив голову. Длинные волосы свисали вниз, скрывая её лицо. В холодном свечении луны они казались цвета темной густой крови. Вне всяких сомнений, она действительно была пьяной впервые и вот сейчас стояла, пытаясь прийти в себя, борясь с головокружением и тошнотой. Я ухмыльнулся.
— Хочешь прыгнуть?
Мой голос отдался эхом в коридорах по ту сторону пропасти. Рыжая вздрогнула и повернулась ко мне. Вот так вот, пронеслось у меня в голове. Закончила первый этап подготовки одиннадцатой, каким-то непостижимым для меня самого способом удостоилась едва ли не лучшей характеристики, которую я когда-либо составлял, а пить-то не умеет.
— Не бойся, я мешать не стану, — весело добавил я, разглядывая её напуганное бледное лицо. Без умения отказывать себе в алкоголе совсем или знания, как пить — много, качественно, вовремя — правильно, эта малолетняя Эрудитка настоящей Бесстрашной не станет.
— Могу даже помочь, — опрокидывая в себя еще немного рома, предложил я и ступил на узкий металлический мост.
— Это бесчеловечно! — заявила она, с вызовом вскидывая подбородок.
— Что именно?
Меня забавляло её постоянство и упорство в попытках нарваться на неприятности. Эта девчонка была либо решительно не в себе, выбрав препирания со мной своей забавой, либо была лишена всякого инстинкта самосохранения и настойчиво работала над тем, чтобы избавиться еще и от здравого смысла. Или от жизни.
— Выгонять слабых, — выговорила она, упрямо не отводя взгляд от моего лица. — Они могут работать в барах, в кафе, элементарно уборщицами. Но отправлять их к изгоям… — она выпалила это все быстрой скороговоркой на одном дыхании и затем глубоко и шумно вдохнула. А потом добавила: — За что?
В причудливо искривленном свете её глаза утратили свой зеленый оттенок и казались невнятно темными, но даже так в них безошибочно читался протест. Протест не против меня, а против собственного страха. Она запрещала себе бояться меня. Я отчетливо видел внутри её хмельной головы эту борьбу с испугом. Это было мне знакомо.
Я остановился напротив неё и ответил:
— За то, что они — слабаки. А тут такие не нужны.
В отличие от тебя, добавил я мысленно. Рыжая отчаянно искореняла из себя все слабости, на которые наталкивалась, и не останавливалась в их поисках.
— Ты жесток, — сообщила она.
Я дернул головой, позабавленный невнятным ощущением то ли снисходительного понимания и одобрения, то ли ностальгии, которое во мне пробуждала эта новенькая. В этом её стремлении сломить себя и выстроить заново было так много схожего со мной. Я шагнул к ней.
— Это не я придумал, Рыжая.
— И тебе не по силам что-то изменить?
Она все выше запрокидывала голову, не желая прерывать этот с вызовом установленный зрительный контакт. Я сделал ещё шаг.
— А если я не хочу?
— Ты жесток, — сдавленным шепотом повторила Рыжая. Затиснутая между мной и поручнем, она с долю секунды хмурилась, продолжая буравить меня темными пьяными глазами, а затем резко отвернулась и ухватилась за перила.
Так не пойдет, подумал я. Бороться со страхом — похвально, но недостаточно. Отделаться от этой нерациональной реакции организма возможно, только научившись отстаивать себя. Только не позволяя себе оказаться загнанным в угол. А именно там сейчас Рыжая и очутилась.
Я подступил к ней вплотную, задавливая её небольшое хрупкое тельце между собой и поручнем, и упираясь руками в перила. Наклонившись к её уху, я очутился в плену её огненных волос. Они были холодными от сырости, пахли влагой и чем-то пьяняще сладким. «Говорят, они там все девственницы, — выплыло на поверхность моих воспоминаний. — Если, конечно, Эрик еще не снял с неё пробу».
— Осторожнее, Рыжая, — шепнул я ей и отступил.
Ром и ночной воздух действовали на меня весьма опасным способом. Я быстро шагал прочь, недоумевая от собственного поведения. Мне потребовалась почти вся дорога до квартиры, чтобы вытеснить из себя мысли об Эрудитке и запахе её волос. Захлопнув за собой дверь, я закурил. Выдыхая дым первой затяжки, я расслабил тело. Нужно себя чем-то занять. Пойти в зал и побоксировать или засесть за ворохом бумаг.
В дверь постучались: три коротких уверенных удара. Я нахмурился. Вспыхнула искра невнятной мысли: Рыжая? — и мгновенно погасла. Я подошел к незапертой двери и распахнул её. На пороге — к моему облегчению и словно решение моей нужды отвлечься — оказалась Сив.
— Нужна компания?
Я оглядел её с головы до ног: высокий растрепанный узел неоновых голубых волос, длинная неровная челка, отбрасывающая непроглядную тень на глаза; выбритые виски, широкие черные тоннели в ушах, мерцающие на свету эмблемой Бесстрашия. Чернильное пятно татуировки на скуле, две точки пирсинга в щеках, в глубоком вырезе растянутой черной футболки пылает красным тату в виде сердца, на ключицы размахнулись два крыла. Ходячая реклама своих услуг пирсинга и нательной росписи.
Я отступил от двери, распахивая её шире и тем самым давая молчаливое согласие. Секс — именно то, что было мне нужно. Качественный, нескучный, с проверенной и отстраненной Сив, которая неизменно всегда воровала у меня сигарету, через её дым разглядывала меня, дремлющего от удовольствия и усталости, и уходила. Никаких разговоров, никаких надежд, никаких лишних движений.
Усмехнувшись, я обхватил ее за пояс и притянул к себе.
========== Глава 10. ==========
Тобиас стоял напротив меня, привалившись к стене спиной и пошатываясь вместе с вагоном. С раскрасневшегося вспотевшего лица на меня с недоумением смотрели его громадные карие глаза. Он сжал в кулак надрезанную руку и неосознанно массировал её пальцами второй руки; его плечи и грудь вздымались и опадали от тяжелого дыхания. С момента, когда Итон впрыгнул в поезд одним из последних, прошла всего минута.
— Эй, — окликнул кто-то с другого конца вагона. Мы вдвоем обернулись на голос. — Ты ведь сын Маркуса, верно? Лидера Отречения?
Тобиас коротко покачал головой и отвернулся. Он был слишком запыхавшийся, чтобы разговаривать; особо ненавидел подобные вопросы, чтобы отвечать на них чем-то, кроме скупого подергивания головой; и слишком злился и обижался на меня, чтобы думать о чем-то другом.
Поезд уносил нас над улицами Чикаго прочь от Альтруистов, от стройных рядов одинаковых серых цементных коробок, от таких же бесцветных людей, от непримиримых разногласий с семьями. И, похоже, от нашей дружбы. Я не подал ему руку, не помог ему взобраться внутрь, а стоял у распахнутой двери вагона и молча наблюдал за тем, как он медленно и необратимо отставал от первого испытания на пути к Бесстрашию. Он не представлял, как такое могло быть возможным. Я не представлял, как можно быть таким наивным.
Нам было по шестнадцать лет, мы только что прошли Церемонию выбора Фракции, и Тобиас впервые серьезно задумался над тем, что я и в самом деле могу быть тем, кем порой ему казался. Жестоким, холодным, отстраненным, подлым. Его слепота и непобедимая вера в добро были не моими проблемами. Решительность и конфликтность были не его коронными чертами. А потому Итон еще с минуту пытался просверлить мне голову своим взглядом, а затем отвернулся.
Вот и славно, подумал я и опустился на пол. Я многое знал о Бесстрашии, потому что давно и тщательно готовился. Я также знал, что процедура посвящения и программа подготовки во Фракцию лихачей каким-то образом хранятся в строжайшем секрете. Но суть Бесстрашия — физическая подготовка, военная муштра и постоянная готовность. А потому я берег силы. Сомнений в том, что бег наперегонки с несущимся на полной скорости товарняком был лишь слабым раскачиванием перед настоящей встряской, у меня не было.
Затем был проливной дождь, крыша и прыжок. Кто-то с разбегу, кто-то спиной вперед, кто-то с веселым воплем и даже несколькими кульбитами и кувырками падали в проломленную крышу десятком этажей ниже той, что служила платформой высадки с поезда. С испытаниями во Фракции не мелочились. Это, похоже, было призвано продемонстрировать совершенно отличительную философию — саму суть — лихачей: отказ от страха, удовольствие от экстрима, беспрекословное подчинение любым приказам.