- Тише, не ори! Ну хошь... - он поманил Пашку пальцем и перешел на шепот. - Хошь я те самый лучший топор продам, во те крест, хоть танковую бронь им руби! Тока в милицию не того, слышь! Не надо...
Пашка махнул рукой. Связываться с украинским татарином ему не хотелось, но и возвращаться домой с пустыми руками тоже.
- Ладно, черт с тобой! Давай мне тот, которым ты гвоздь сейчас рубил.
- Та не...
- Чего, не?
- А чем я тогда... Шо я людям показывать буду? Ну пойми ж ты, войди в положение!
«Шут гороховый!» - проворчал мысленно Пашка.
- У меня дома в сарае. Тут не далеко, два шага всего.
- Ладно, веди! А если опять обманешь, - он сунул под нос татарину здоровый, как булыжник кулак.
Торгаш благодарно закивал головой.
- Вась! - крикнул он торговцу гвоздями. - Посторожи, шоб товар не растащили.
Вместе с татарином Пашка вышел с рынка и пошел по знакомым улочкам Красного бойца мимо контор и пивных. Миновали каланчу на центральной площади. Татарин уводил Пашку на противоположную окраину, туда, где снова начинались деревенские дома за кривыми, беззубыми заборами.
- Говорил же, два шага!
- Да вот, уж почти дошли.
Они свернули на глухую узкую улочку, всю покрытую ямами, как после артобстрела. На угловом заборе Пашка увидел порыжевшую от ржавчины табличку, на которой едва заметно проступала бледная надпись: что-то вроде «ЯАНЖОПАС». Причем две буквы торчали задом наперед.
- У вас тут грамотеи названия пишут, - проворчал Пашка. - «Янжопас» - это что?
- Шо? - татарин непонимающе уставился на Пашу, потом взглянул на табличку и деланно усмехнулся. - А дак це ж этот, як его... литовский революционер Ян Жопас. Знаменитость!
- Ну и фамилия!
Пашка чуть не рассмеялся, когда представил, какая у этого героя была партийная кличка.
Вот только было во всем этом что-то такое, что показалось Паше подозрительным. Точнее даже не показалось, а почувствовалось. В голове у него отчего-то мутнело, словно он, зайдя на рынок, выпил кружки две пива. Чувства с трудом переходили в мысли.
- Угостишь папироской? - вдруг спросил татарин с какой-то странной улыбкой.
- Не курю, - соврал Паша.
Ему совсем не хотелось делиться с этим лесным клопом.
Они подошли к приземистой серой хате, больше напоминающей хлев и стоящей прямо у забора. Казалось, что дом давным-давно заброшен. Позади шевелил дырявыми листьями заросший до безобразия огород. За кустами выродившейся малины темнел ни то сарай, ни то баня.
На стене хаты Пашка заметил жестяную табличку, на которой было выбито «01», хотя дом стоял в середине улицы.
- Обожди здесь, я за ключами схожу, - сказал татарин, зайдя в дом и оставив Пашу на пороге.
Стоять Паше не захотелось, и он прошел следом. Хата внутри была почти такой же убогой, как снаружи. В сенях Пашка увидел странную штуку: толстого, рогатого черта, нарисованного красками на деревянной дощечке, прибитой к стене. В одной лапе черт держал бутылку, в другой казацкую саблю.
«Че-то знакомое!» - подумалось Пашке.
В первой комнате стояла белая русская печь, на которой валялся какой-то неприятный толстяк в штанах и тельняшке. Услышав шаги, он торопливо задернул грязную занавеску, так что Паша мог видеть лишь его ноги и шарообразный живот, который он время от времени почесывал.
- Щас, щас! - донесся из-за стены голос татарина, перебирающего в чулане хлам.
Пашка перевел взгляд на настенные ходики. Стрелки показывали десять вечера, хотя на улице был еще день-деньской, и солнце висело высоко в небе.
«Стоят они что ли?» - вздохнул Пашка. - «Эх, а ведь еще мясо покупать, крупу, свечи...»
Он обвел комнату скучающими глазами и увидел вдруг кое-что такое, чему в этой хате было совершенно не место. В углу под висящими на стене березовыми вениками стоял небольшой резной столик из темного дерева, за которым дамы в прежние времена наводили туалет. Был он старый, попорченный, весь в царапинах и пятнах краски, но явно очень дорогой. На столике стояла, прислонясь к стене, старая черно-белая (точнее даже черно-желтая) фотокарточка, огарок свечи и блюдце с какой-то гадостью вроде топленого сала или воска, в котором мокла прядь каких-то седых волос.
Пашка не знал, что за женщина была на фотографии. Юная дама или даже барышня, явно дореволюционная, в прекрасном, старинном платье, с пышной прической, выбивающейся из-под широкополой шляпы, украшенной черными перьями, и с очень красивым, хотя и довольно худым, заостренным лицом. Из-под соболиных бровей смотрели огромные, печальные и в то же время по-кошачьи цепкие глаза. В ушах и на груди даже на фотографии ярко светились драгоценные камни.
Пашка хотел взять фотокарточку, чтобы рассмотреть ее получше, но в эту минуту из соседней комнаты появился татарин с ключами.