С пылу, с жару шашлык был подан на стол и посредством куска хлеба снят с горячих шампуров на широкое блюдо.
— За ваше выздоровление, дядя Шам, — сказал Валерий по-азербайджански, поднимая бокал.
— Ай молодец! — ответил Шам. — Хорошо сказал!
Он сидел в своей клетчатой рубахе навыпуск, легко и быстро прожевывал кусок за куском. Валерий подумал, что с вилкой в руке Шам выглядел бы куда менее естественно.
— А все-таки, дядя Шам, кто всадил в вас стрелу? — спросил он.
— Плохие люди! — сердито потряс руками Шам. — Дети змеи, чтоб им рот забило глиной! Они увели овец!
Он принялся возбужденно выкрикивать что-то на своем языке. Каа тоже кричала о плохих людях и, насколько понял Валерий, о каких-то богах, которые не дали Шаму погибнуть. Ур, который ел вяло, сказал им что-то, непонятное для Валерия, и они успокоились. Но не сразу. Как вулкан, остывающий после извержения, они еще некоторое время тихонько клокотали.
Потом Шам и Валерий принесли новую порцию шашлыка.
— Ваше здоровье, тетя Каа, — поднял бокал Валерий.
— Хорошо сказал, молодец! — просияла Каа.
И, вытерев жирные губы тыльной стороной ладони, она быстро и не всегда понятно заговорила о том, что тетя Соня очень хороший человек и она, Каа, прекрасно понимает ее заботы: это очень плохо, когда мужчина не имеет жены и дома, таких мужчин никто не станет уважать, потому что мужчина, не имеющий жены…
Тут Валерий догадался включить телевизор, и тетушка Каа замолчала на полуслове и впилась в экран, где шла передача «А ну-ка, парни!».
Уже все были сыты, только Шам с достоинством доедал шашлык. Тетя Соня с помощью Валерия и Ура стала убирать со стола и накрывать чай.
Стемнело. Полная луна долго выжидала за четырехэтажным кубом универмага. Дождавшись своего времени, она выкатилась хорошо начищенным медным диском, взошла над световым призывом «Покупайте телевизоры по сниженным ценам» и полила поток таинственного света в окна дома № 16 на улице Тружеников Моря.
Шам кинул обглоданную косточку на тарелку, вытер руки полой рубахи и подался к двери. В следующий миг он очутился на площадке дворовой лестницы и, воздев руки, испустил восклицание, явно обращенное к луне.
Как раз в это время нижняя соседка, Ляля Барсукова, поднялась сюда, на второй этаж, чтобы посоветоваться с Фарбером относительно рецепта, выписанного врачом ее мужу, страдающему желудком. Фарбер на пенсии был уже давно, но весь двор по старинке ходил к нему за консультациями. Он был хорошим фармацевтом. Он даже — в далекие годы молодости — дал миру новую мазь от потливости ног. Но настоящей его страстью были древние цивилизации.
Через раскрытое окно Ляля протянула Фарберу рецепт:
— Почему он такой дорогой, Ной Соломонович? Нам такое еще не выписывали. Посмотрите, пожалуйста.
Фарбер поднес листок к носу, подслеповато всмотрелся.
— Три шестьдесят две, — забубнил он слабым голосом. — А почему?.. М-м-м… А потому, что выписана вот эта штука, — ткнул он коричневым от старости ногтем в латинское название. — Это штука не вредная… не вредная штука… но дорогая. Можно было и без нее… Тогда… — Он пожевал губами. — Тогда обойдется в девяносто семь копеек.
— Зачем же он так делает? — возмутилась Барсукова. — Такой важный, мы с Петькой с трудом к нему пробились, а сам лишнее выписывает.
— Потому и выписывает, что важный…
— Что? Простите, не расслышала.
— Я говорю, сами вы, клиенты, виноваты. Норовите попасть… м-м-м… к светилу, светило выпишет рецепт, вы идете в аптеку, а там говорят платите шестнадцать копеек… И что же? И вы очень недовольны. Такое светило — и шестнадцать копеек… Не верят у нас дешевым лекарствам…
— Да, но не три шестьдесят же! Вы сделайте, Ной Соломонович, чтобы осталось девяносто семь…
— Подождите, Ляля, минуточку…
Фарбер прислушался к бормотанию Шама. Тот стоял у перил и, слегка подпрыгивая, тянулся к луне и повторял все громче, громче одну и ту же фразу.
Но вот он сотворил свою молитву — или заклинание? — и отвернулся от луны, пошел к двери. И тут Фарбер несмело, мекая и экая, произнес фразу на каком-то языке, полном открытых гласных звуков. Шам посмотрел на него удивленно и ответил. Старый фармацевт понял и сказал еще что-то. Они заговорили!
Валерий, изгнанный на площадку за курение, не поверил своим ушам, когда застал их — Шама и Фарбера — беседующими на языке, которого не понимал никто, кроме пришельцев.
— Ной Соломонович, — заныла Ляля Барсукова, — так сделайте, чтобы девяносто семь копеек…
— Обожди, — прервал ее Валерий. — На каком языке вы с ним разговаривали, Ной Соломонович?
Тот смущенно улыбнулся, от чего его косенькие глаза совсем сбежались к переносице, и забубнил:
— Я еще днем к нему прислушивался, когда он кричал мальчишкам. И мне не верилось, что я понимаю некоторые слова. А когда он прыгал… м-м… прыгал перед луной и произносил заклинание, я понял точно. Он обращался к луне со словами…
— Не хотите — не надо, — рассердилась Барсукова и стала спускаться по лестнице. — Трудно ему девяносто семь сделать…
— Да отвяжись ты! — метнул в нее взгляд Валерий. — Ну, ну, с какими словами, Ной Соломонович?
— Он говорил: «Как я не могу дотянуться до тебя, так пусть мои враги не дотянутся до меня, до моей женщины, до моего стада». И тогда я составил фразу и рискнул… м-м… рискнул пожелать ему, чтобы все это исполнилось.
Шам сказал ему что-то.
Фарбер с улыбочкой помотал головой и сказал Валерию:
— Он спрашивает, не знаю ли я какого-то человека по имени Издубар. А откуда я могу его знать, посудите сами, если я всю жизнь прожил здесь, а он — в Двуречье…
— В Двуречье? — изумленно воскликнул Валерий. — Да на каком языке вы разговаривали?
— Разговаривали! — Фарбер выглядел польщенным. — Я немножко знаю классический диалект, но одно дело немножко знать, а другое — м-м-м… разговаривать… Он, насколько я понимаю, говорит на старом диалекте, который существовал до двадцать третьего века до нашей…
— Ной Соломонович! Да не томите, скажите наконец, на каком языке вы с ним говорили?!
— Я же говорю тебе, — развел тот сухонькими ручками, — на шумерском.
Часть третья
БРАВЫЕ ВЕСТЫ
Глава первая
ЛЮДИ И БОГИ
Боги потопа устрашились,
Поднялись, удалились на небо Ану…
Дождь перестал, медленные тучи сползли с солнца. Оно клонилось к закату, и люди и овцы отбросили тени далеко в сторону от караванной тропы. Долго тянулась с левой руки оливковая роща, потом пошли луга, пересеченные тут и там каналами с желтоватой водой. Трава была хорошая, густая, но пустить сюда стадо пастухи остерегались, потому что эти пастбища принадлежали чужим родам, схватываться с которыми не было никакого расчета. Хозяин воды велел пригнать стадо в Город — двенадцать овец отдать в храм, в жертву богу Нанна, а остальных обменять у тамошних богатых купцов на медь, серебро и ткани. Аданазир, старший сын Хозяина воды, не первый раз гонит караваны в Город и знает, как лучше совершить мену.
Поигрывая плеткой, ехал Аданазир во главе каравана на крепком молодом осле. Хоть и жарко стало, а ярко-красный шерстяной плащ Аданазир не сбрасывает. Не пристало ему ехать полуголым, не простой ведь он пастух.
Другое дело — Шамнилсин. Как и другие пастухи, он скинул с плеч свой плащ и идет в одной юбке. Юбка у Шамнилсина хорошая, красная с синим, полосатая. Новая совсем еще юбка. Не худо бы поберечь такую юбку, но уж очень не хочется появиться в Городе в старом тряпье. Про Город он много слышал — живет там столько людей, что никто не сосчитает, и там стоит храм богу луны высотой до неба, а базары такие многолюдные и шумные, что человеку ничего не стоит потеряться там, как малому ребенку в тростниковом лесу. Богат и могуч Город. Из многих стран — с высоких гор на востоке, из пустыни на западе — везут туда товары. А с юга плывут корабли, тоже с товарами, и по каналу достигают Города.