- Аня, погоди обижаться и выслушай меня. Может, я не такой интеллигентный, как Ларискин муж, но я, представь себе, тоже хочу жить по-человечески. И я не допущу, чтобы моя жена бегала занимать пятерки. Слышишь? Ты ни в чем не будешь нуждаться, - с какой-то злой решимостью сказал он. - Конечно, в разумных пределах. Ну, чего тебе еще?
- Валера, - вскинула она на него быстрый взгляд, - только ты не думай, что у меня какие-то особые претензии... Просто мне хочется...
- Веселья? Будет! Поездок хочется? Будут поездки! Публикация, диссертация - все будет!
- Вот умничка! - Аня опять приникла к нему, и он обхватил ее плечи. Только знаешь, Валера, дай мне хотя бы две недели. Тебе, может, просто раз-два и женился, - а мне не просто... У меня, ты ведь знаешь, родители трудные, надо их подготовить. Да и масса других дел... Правда, Валера!
- Ладно, - великодушно разрешил он. - Даю две недели.
Из соседней аллеи грянул под гитару дурашливый хор:
Чтобы не было пожара
От опасных тех затей,
Будьте бдительными, мамы,
Прячьте спички от детей!
"Резвятся мальчики и девочки, - подумал Валерий с неожиданным щемящим чувством. - Хорошо им, девятнадцатилетним..."
- Да! - вспомнила Аня. - Я что хотела спросить, Валера: ты читал в "вечерке" про Ура?
- Перепечатку из "Известий", что ли? Читал, конечно.
- Ой, ты знаешь, я уже давно чувствовала, что он откуда-то... не знаю, не от мира сего, в общем... Валера, объясни, как это может быть родился шесть тысяч лет назад, а все еще жив и даже молодой. Мне объясняли ребята, но я не поняла. Что это за парадокс Эйнштейна?
"А мне уж никогда не будет девятнадцати, - думал Валерий, - и не пройду я больше по нашему старому доброму бульвару с шумной компанией и гитарой..."
- Парадокс Эйнштейна? - спохватился он. - Ну, видишь ли, пространство, время и тяготение находятся в зависимости...
Он объяснял Ане парадокс замедления времени, а в соседней аллее теперь затянули старинную студенческую песню:
Там, где тинный Булак со Казанкой-рекой,
Словно брат со сестрой, обнимаются,
От зари до зари, чуть зажгут фонари,
Вереницей студенты шатаются...
- Вот теперь понятно, - сказала Аня. - Ты всегда лучше всех объясняешь. Валера, а что это за страна - Шумер?
- В древности люди всегда селились на берегах больших рек, - со вздохом начал Валерий. - И вот в речной долине Тигра и Евфрата...
Сам Харлампий святой закивал головой,
Сверху глядя на них, умиляется,
неслось из той аллеи. И тут был мощно подхвачен припев:
Через тумбу, тумбу раз,
Через тумбу, тумбу два...
- Фу, как орут! - поморщилась Аня. - Ненормальные прямо. Они из медицинского.
- Откуда ты знаешь? - удивился Валерий. - По голосам?
- По песням. А теперь что же - Ур улетит обратно на эту планету? Как ее - Эир?
- Не знаю. Он уехал к родителям в колхоз, сидит там безвылазно, и никто не знает, что будет дальше.
Рокотала гитара, лихие голоса вели старинную песню к концу:
Но соблазн был велик, и не выдержал старик,
С колокольни своей он спускается.
И всю ночь напролет он и пьет и поет
И еще кое-чем занимается!
Эта озорная песня Казанского университета - не правда ли? - вызывает представление о развеселой жизни дореволюционного студенчества. Вольно им было от зари до зари шататься по городу. Вон даже святой Харлампий, патрон университетской церкви, им позавидовал - слез со своей колокольни и закутил напропалую. Отсыпались студенты, естественно, днем. Обязательногото посещения лекций не было. Только расписание вывешивалось выбирай что хочешь.
Ах, веселые времена необязательного посещения и ночных шатаний! Ах, озорные песни и невинные забавы!
Правда, были в жизни старого студенчества свои мелкие неудобства. Ну, скажем, непременно нужно было в срок вносить плату за обучение. Особо одаренным юношам, не имеющим средств, разрешалось представлять "свидетельство о бедности", освобождавшее от платы. И, чтобы получить эту унизительную бумагу, приходилось долго обивать пороги канцелярии полицеймейстера.
Перелистайте студенческие дневники Чернышевского за 1848 - 1849 годы - вы поразитесь, сколько перед двадцатилетним Николаем Гавриловичем возникало сложных финансовых и бытовых забот, неведомых нынешним студентам.
Общежитий не было. Студенты снимали комнаты и углы "по средствам". А чтобы добыть денег, давали уроки на дому гимназистам из богатых семей. Дашь с утра урок часа на два - беги в университет, хоть одну лекцию успеть бы послушать. Потом - на другой конец города, еще урок часа на два. Зайти в кофейню Вольфа, где посетители имели право бесплатно читать газеты, похлебать наскоро щей, горячего чаю попить. Потом - к товарищу лекции переписать. Забежать на почту - письмо родителям отправить (почтовых ящиков еще не было), сходить к немцу в Чернышев переулок - чернил купить и узнать, что партия распродана, послезавтра надо прийти. А тут приспело время сдать профессору зачет на дому, да хорошо бы его дома застать, а то прошлый раз ушел несолоно хлебавши (телефонов-то еще не было). Поздним вечером у себя в каморке завалиться бы спать, да надо писать очередную работу. А темы для студенческих работ всякий раз даются новые - что профессору в голову придет, - так что и переписать не у кого...
Не колесили по старому Петербургу автобусы, трамваи и троллейбусы. Не мчались под городом поезда метро. Были только извозчики - медленные и дорогие ("Овес-то нынче почем?"). За перевоз через Неву лодочники брали по 15 копеек.
И все концы студент проделывал на своих на двоих.
Библиотеки, кроме университетской, были только платные, с залогом. 18 сентября 1850 года Чернышевский записывает расход - 10 рублей серебром на возобновление билета в библиотеке для чтения. А когда ему удалось достать на считанные дни "Современник" с лермонтовским "Героем нашего времени", Николай Гаврилович переписал эту вещь для себя. Купить журнал было "не по средствам".
Часто приходилось ему обдумывать, чем выгоднее писать и на какой бумаге. То ли чернилами, то ли карандашом. А карандашей в России тогда не делали, были только заграничные, и стоил такой карандаш 10 копеек серебром - по ценам того времени столько же, сколько два фунта хлеба.
А так - что ж, жизнь веселая. Хочешь - спать ложись, хочешь - песни пой...