Затем чайханщик, окинув посетителей опытным взглядом, приступил к раздаче чая. Тем, кто постарше, чай был подан в грушевидных стаканчиках «армуды», остальным — в тонких стаканах. Все пили, как принято здесь, вприкуску. Валерий наметился было бросить в свой стакан несколько кусков сахару, но тут же бдительный чайханщик вежливо, но твердо отобрал у него тонкий стакан и заменил его граненым.
— Так-то, юноша, — засмеялся Пиреев, увидевший это. — Нельзя нарушать обычай. И правильный к тому же обычай: долго ли поломать тонкий стакан, если возить в нем ложечкой?
— Поломать, — повторил Ур, сидевший рядом с Валерием.
— Нет лучшей посуды для чая, чем «армуды», — продолжал Пиреев, любовно рассматривая на свет грушевидный стаканчик с крепко заваренным чаем. — Как гармонична его форма! Этот широкий раструб наверху — в нем быстрее охлаждаются верхние слои чая. Эта узкая талия отделяет зону интенсивного охлаждения от нижней, сферичной части, которая сохраняет тепло…
— Ин-тен-сивный, — повторил Ур. — Что такое, Данет?
— Термодинамическая сторона чаепития, — продолжал Пиреев, увлекшись идеей, — разве думали о ней создатели примитивного стакана, отвечающего лишь простейшей задаче отделения жидкости от окружающего воздуха? Иное дело — «армуды». Древние мудрецы Востока рассчитали его форму, чтобы обеспечить постоянство температуры. Вот такая штука, дорогой Горбачевский.
Ур все дергал Валерия за рукав, и Валерию пришлось объяснять, что означает слово «интенсивный». Тут подъехали машины — черная «Волга» и «газик». Ур вскочил на ноги. Теперь, в джинсах и белой рубашке, в кедах, он выглядел как обыкновенный турист, путешествующий по профсоюзной путевке. Порывистый, любознательный турист с модной бородкой, только гитары нет. Пожалуй, лишь синие подтяжки с поперечиной на груди, просвечивавшие сквозь нейлон, придавали его облику необычность.
Ур обошел «Волгу», прислушался к тихому урчанию мотора, потом поискал, как открывается капот, и откинул его. Увидев трясущийся на амортизаторах мотор, он почесал одну ногу другой — и вдруг быстренько скинул джинсы.
— Эй, ты что делаешь? — Валерий поспешил к подопечному.
Ур вытащил из карманчика плавок плоскую гибкую коробочку. Это было нечто вроде блокнота, только вместо бумаги — тончайшая непрозрачная пленка, легко перематывающаяся с ролика на ролик. Пишущим стержнем Ур уверенно нарисовал или, скорее, выжег схему четырехтактного двигателя, потом указал на «Волгу» и вопросительно взглянул на Валерия. Схема в точности соответствовала учебному плакату, который показывал Уру на «Севрюге» флегматичный моторист Ткачев.
«Ну и память! — подумал Валерий. — Если только он не притворяется, что никогда раньше не видел обыкновенного мотора…»
— Все правильно, — сказал он вслух. — Только не надо брюки снимать.
И он объяснил Уру, что в джинсах есть карманы. Ур заулыбался, потом переложил из карманчиков своих странных плавок в карманы брюк всякую непонятную мелочь.
Настал миг прощания. Шам, несколько утративший свой величественный вид в длинной рубахе навыпуск, простился с Уром сдержанно. Зато Каа повисла у Ура на шее и плакала в голос. Юбка, купленная давеча в сельмаге, распоротая и превращенная в платок, пламенела у нее на голове.
С некоторой опаской Ур сел рядом с Валерием на заднее сиденье «Волги». Машины тронулись.
Глава четвертая
СПЕЦКОМАНДИРОВКА
Позаботьтесь о немедленном переселении Хаузера. Бедняге необходим покой и хороший уход. Скоро вы обо мне услышите. Да хранит вас бог, господа!
Был ранний вечер. Сквозь открытое окно в комнату вливался привычный шум густонаселенного двора — крикливый голос нижней соседки, галдеж мальчишек и звуки ударов по мячу, пестрое разноголосье телевизоров, транзисторов и магнитофонов.
Ур высунулся в окно — посмотреть на футболистов. Горшки с алоэ мешали ему, он их поставил на пол. Смотрел, пока во дворе не возобновилась игра, потом отошел от окна. Он был в любимых плавках с подтяжками, босой. Его черные волосы были теперь подстрижены, белый обруч снят за ненадобностью.
— Они очень любят дерутся, — сказал Ур.
— Драться, — поправил Валерий, не поднимая головы. Он только что уселся в кресло под торшером и развернул газету.
Ур опять прилип к карте мира, висевшей на стене. Он водил по ней пальцем и бормотал:
— Мар-тиника… Барба-дос… Пернам-буко…
— Ох ты! — Валерий вдруг подскочил в кресле. — Ур, посмотри-ка, что в «вечерке» написано!
Ур взял газету, прочел медленно и монотонно:
— «Снова «летающее блюдце». Вопросительный знак. Агентство Ассошиэйтед пресс передает из Монровии: на днях жители столицы Либерии наблюдали необычное зрелище. Над городом на большой высоте медленно пролетел предмет, имевший сигарообразную форму, напоминающую старинный дирижабль. Не было слышно звука двигателей. Ярко отблескивая в лучах заходящего солнца, неопознанный летающий объект бесшумно проплыл над городом и удалился в сторону океана. Ректор местного университета заявил корреспонденту агентства, что, по его мнению, наблюдалась редкая форма оптической иллюзии, связанная со свечением облаков. Репрессии в Сеуле. Здесь продолжаются аресты студентов…»
— Стоп! — перебил его Валерий. — Это уже другое. Ну, что скажешь, приятель? Сигарообразная форма, бесшумное движение. Тебе это ни о чем не напоминает?
Он в упор смотрел на Ура. Но лицо Ура, обрамленное черной бородкой, не отразило ни озабоченности, ни удивления.
— Монровия, — сказал Ур, протянув Валерию газету. — Где есть такой город?
— В Африке… Послушай, зачем ты притворяешься? Ведь это про твою лодку написано.
— Каса-бланка, Тим-букту, — бормотал Ур, водя пальцем по Африканскому континенту. — Вот Монровия! — обрадовался он.
— Ты слышал, что я тебе сказал?
— Данет, я слышал, что ты сказал. Моя лодка. — Ур тщательно выговаривал слова.
— Ну, дальше? Почему ты замолчал? И не чеши, пожалуйста, ногу ногой. Сколько раз я говорил: это неприлично.
— Я не знаю, сколько раз. Я не считал.
— Господи! — Валерий вздохнул.
Вот уже неделя, как Ур жил у него, в старом двухэтажном доме на улице Тружеников Моря. Родителей Валерий потерял рано и жил у тетки, родной сестры матери. Тетя Соня работала зубным врачом в поликлинике. Много лет назад она осталась одна после неудачного брака и всю силу привязанности обратила на племянника. Валерий рос непутевым парнем, недоучился, бросил школу, пропадал по вечерам на бесконечных танцульках. От него частенько пахло вином, и он дерзил тетке, когда та принималась его упрекать, и она горько плакала. Просто счастье, что в институте НИИТранснефть, куда Валерий устроился на работу лаборантом, попались толковые молодые инженеры, которые взялись за парня, приохотили его к морскому спорту и вообще, как рассказывала тетя Соня сослуживцам, «повлияли на мальчика благотворно». Беспокойства хватало и теперь, когда Валерий уходил в море на яхте. Лет десять назад тетя Соня чуть с ума не сошла от тревоги: яхта попала в шторм и разбилась о камни, и больше двух недель Валерий прожил с товарищами на каком-то пустынном островке, потом пустился в опасное плавание на самодельном плоту. В общем, что говорить! Чудом мальчик уцелел, только чудом. С той поры его будто подменили: пошел учиться, окончил вечернюю школу, окончил вечернее отделение института — и вот стал младшим научным сотрудником в Институте физики моря, все пошло хорошо, настали для тети Сони спокойные дни. Впрочем, не такой у нее был характер, чтобы жить спокойно. Теперь волновало ее, что «мальчик никак не женится», а ведь уже ему двадцать семь…
Теперь вот иностранца привел в дом — тоже и от этого было у тети Сони неспокойно на сердце.
Ура Валерий представил ей как иностранного специалиста-практиканта, чудака и оригинала, не пожелавшего жить в гостинице. И верно, чудаковатый он был: дома ходил в плавках и босиком, воды пил безобразно много, да и имя его как-то не внушало тете Соне доверия.