Лил дождь. Бежала по улицам желтая вода. Автомобили волокли за собой буруны, как торпедные катера.
«У тебя невозможный ревнючий характер», — сказала Аня из-под мокрого зонтика.
«Не в ревнючести дело, — сказал он. — Просто мы очень разные».
«Значит, я должна переделать себя, приноровиться к твоим взглядам и привычкам?»
«Слишком большая понадобится переделка. Не надо».
«Видишь, какой ты! Тебе даже и в голову не приходит, что и ты мог бы что-то переделать в своем характере».
«Чтобы приноровиться к тебе? Я попытался это сделать…»
«Ты о чем?.. А, поняла — диссертация! Только не смей представлять дело так, будто я на аркане тащу тебя, великого бессребреника, к кандидатскому окладу!»
«Я не бессребреник. Я достаточно халтурил ради рубля. На выкуп, во всяком случае, нахалтурил».
«На какой выкуп?»
«Чтобы выкупить тебя у родителей».
«Фу, как ужасно ты остришь!»
«Я не профессиональный конферансье, чтобы всегда удачно острить. А насчет диссертации вот что тебе скажу: не хочется халтурить… Материал, который у меня есть, годится для справочника… для пособия морякам, метеорологам… Конечно, и диссертация прошла бы на таком материале, но… В общем, не идет дело. Не могу… Подожду, когда у меня появятся свои идеи».
«А если не появятся?»
«Буду жить так. Без ученой степени. А может, переквалифицируюсь в фигуристы и поеду на соревнования в великое герцогство Люксембург».
Тут он услышал всхлип и, заглянув под зонтик, увидел, что Аня плачет. Не мог он видеть слез, душа у него от женских слез переворачивалась.
«Не плачь, — сказал он тоскливо. — Не надо, Аня. Сейчас поймаю такси и отвезу тебя домой. И закончим на этом».
Всхлипы усилились. Потом он услышал тоненький, жалобный, прерывающийся голос:
«Ну чем, чем я виновата… если люблю танцевать… если хочется жить интересно…»
«Ты не виновата, — подтвердил он. — Просто я слишком ревнив. Просто слишком многого требую, когда хочу, чтобы ты на вечеринках не забывала о моем существовании. Просто я стар для тебя».
Он остановил такси и отвез Аню домой. У подъезда он поцеловал ей руку, чего никогда в жизни не делал, и, не оборачиваясь, пошел по пустынной улице, под слепыми от потоков воды фонарями. Он шел, по горло переполненный горечью и жалостью к самому себе. И жалостью к Ане. Почему она так жаждет сделаться бездумной модной куклой? Что за поветрие обуяло нынешних девчонок? А может, он действительно постарел и чего-то не понимает?..
Пытаясь совладать с собой, он нарочно громко сказал, обращаясь к ночному сторожу у магазина «Синтетика»: «Без пол-литра не разберешься, как говорили в Древнем Шумере»…
Спустя месяц или полтора, накануне отлета в Москву, Аня вдруг позвонила ему на работу:
«Валера, я слышала, ты уезжаешь в экспедицию?»
«Да, — сказал он. — Уезжаю».
«Надолго?»
«На четыре месяца».
«А какой маршрут?»
«Пройдем по кольцу Течения Западных Ветров. Стоянок будет мало. В Сиднее, у попутных островов… Поболтаемся, в общем, в океане».
Она помолчала, а потом сказала:
«Ну, счастливого плавания».
«А тебе счастливо оставаться, Аня…»
«Хватит самоедством заниматься». Так сказал Валерий самому себе, лежа в самолетном кресле. Отсыпайся, пока есть время. А не хочешь спать — думай о том, как тебе, дураку, крупно повезло. Шутка ли, в океанскую кругосветку попал. Увидишь скалы Кергелена… услышишь, как воет буря у мыса Горн…
Давно рассвело, и самолет шел в голубом холодном сиянии дня. А внизу — сплошные облака, безбрежное волнистое море облаков, таких прочных на вид, что хоть вылезай наружу и займись этаким облаколазанием.
Ур рассеянно смотрел в иллюминатор. Вдруг в поредевших облаках мелькнула земля. Снова закрылась. Не успел Ур сообразить, что это за земля, что за страна лежит внизу, как облака раздвинулись, словно занавес, и такой звонкой, такой слепящей ударило в глаза синевой, что на миг он закрыл глаза.
Море!
Ур повернулся к Нонне и увидел, что она не спит.
— Вижу, — сказала она тихо и улыбнулась.
Ур не сразу оторвал взгляд от ее бледного от усталости лица, обрамленного темной полоской волос и пушистой голубоватой шапочкой.
Проснулся Валерий. Он перегнулся через Ноннино плечо, впился взглядом в роскошную средиземноморскую синеву.
— А вот и Кипр, — сказал он. И не без торжественности добавил: Именно здесь Отелло задушил Дездемону.
— Это все, что ты знаешь о Кипре? — усмехнулась Нонна.
— Почти. Раньше я вообще путал его с Критом.
— Эх, ты, — сказала она тоном первой ученицы, которая, конечно, никогда не путала.
Гористый зеленый остров, затянутый легкой дымкой, лежал перед ними, как бы выгнув спину. Над горами висели реденькие, готовые растаять облака.
— Где-то я читал, что Кипр по-французски — «Шипр», отсюда и пошло название одеколона, — вспомнил Валерий.
И он пустился рассказывать, что еще в древности Кипр славился «душистой мазью» — очищенным топленым свиным салом, смешанным с растертыми цветочными лепестками. Дескать, спирт еще не был изобретен, зато широко было известно свойство очищенного свиного сала хорошо адсорбировать эфирные масла и сохранять запах.
— И что же, — недоверчиво спросила Нонна, — чтобы надушиться, надо было натереться свиным салом?
— Представь себе. Говорят, сама Афродита натиралась — и ничего, всем нравилось, как от нее пахнет. Кстати, она здесь и родилась. Вышла из пены морской на берег Кипра.
— Какие обширные познания! — сказала Нонна насмешливо. — Смотрите, готическая церковь на горе. Во-он белеет.
— Это, наверное, со времен тамплиеров сохранилось.
— С каких времен? — спросил Ур.
— Был такой рыцарский орден тамплиеров. Они во времена крестовых походов захватили Кипр.
— Ты, я вижу, успел подготовиться, — сказала Нонна. — Энциклопедию небось полистал?
Самолет заходил на посадку. Вот раскинулся вдоль бухты утопающий в зелени город, порт с многочисленными пароходами. Показалась Никозия, потом ушла в сторону, возникли холмы, поросшие темно-зеленым маквисовым кустарником… человек в мохнатой шапке и ишачок с поклажей на тропинке… ушли и холмы, навстречу бежало ровное поле, а вот и бетонная полоса… толчок…
Прилетели. С пальто, перекинутыми через руку, направились в здание аэропорта. Солнце пригревало здесь славно.
Формальности, проверка документов. Нонна объяснялась с чиновниками-киприотами по-английски. Валерий с интересом глазел по сторонам, пытался читать греческие надписи на ярких рекламных плакатах. Ур помалкивал, вид у него был мрачноватый.
— Что с тобой? — спросила его Нонна, когда они уселись за столик в ресторане. — Ты чем-то недоволен?
— А с чего быть довольным? — ответил за Ура Валерий. — В город съездить не пускают, сиди тут и жди пересадки. Транзитная жизнь.
Ур слушал, медленно обводя взглядом зал и пеструю транзитную публику, офицеров в неведомой форме, пожилых дам, клюющих носами толстый путеводитель, негра с кофейным лицом. Принесли блюда с ростбифом и какими-то травами. Ур принялся за еду, но вдруг поднял на Нонну печальный взгляд и сказал:
— Знаешь, кто я такой? Невежественная допотопная обезьяна.
Нонна испуганно воззрилась на него, а Валерий, со ртом, набитым мясом, поперхнулся. Оба они напустились на Ура: «Что еще за разговорчик жалкий, вот не ожидали от тебя, да ведь с тобой, с твоими знаниями мало кто сумеет потягаться, а если ты про каких-нибудь тамплиеров не слышал, то и черт с ними…»
Ур слушал, кивал — вроде бы соглашался. Но вид у него веселее не сделался. И даже оранжада, любимого, можно сказать, напитка, он выпил всего два стакана.
Спустя три с лишним часа (уже надоел им здешний аэропорт, и уже во все адреса были отосланы цветные открытки с видами острова) объявили посадку на «каравеллу», выполняющую рейс на Мадагаскар. Посадка была непривычная — с брюха самолета. Улыбающаяся стюардесса проводила их на места второго класса, а другая стюардесса, немыслимо красивая, предложила синие дорожные сумки с надписью «Эр Франс». Ур отказался, а Нонна и Валерий взяли, и у Валерия сердце покатилось куда-то в дальние дали, когда эта красотка наградила его улыбкой.