Потчевать служителей явился главный повар королевства Абим, собственной персоной. По случаю праздника он был облачен в свежий белый костюм, хрустящий при ходьбе от крахмала. Накрахмаленный до окаменелости белый колпак венчал его толстое красное лицо.
- Мой дед кормил короля, мой отец кормил короля, я кормлю короля. В этом дворце никто не смеет куска проглотить без моего ведома…
Служитель Светоносца Габес вздрогнул и положил надкушенный пирожок на тарелку. Служитель Рудничего Медан толкнул незаметно в бок Атлона, служителя Лешего - гляди-ка на этого скромнягу.
- …Таких гостей, как вы, господа храмовники, - при этом слове служителя Водяного Гандзака передёрнуло, - ещё кормить мне не приходилось. И потому я - здесь.
Служители переглянулись - в самом деле начнёт кормить или придуривается?
- Отведайте зайчатинки, господа храмовники, - не унимался Абим, - А вот индюшатина, утка в яблоках… Может, желаете дичи? Оленина в винном соусе, господа!
От лёгкого ненавязчивого сервиса Абима кусок не лез в горло. Гости стали поглядывать в сторону служителей с добродушной насмешкой: вот попали!
На выручку служителям поспешил Тараз. Отодвинув массивного Абима немного в сторону, он поднял кубок с вином, приветствуя служителей:
- Не будет ли кощунством, господа Храмовый Круг, если я произнесу тост за богов, которым служите вы и которых чтим мы? Я, как министр торговли, особенно доволен своим покровителем - Торгующим, что не мешает мне восхищаться остальными богами соргонского пантеона.
- Никакого кощунства в этом не вижу, - служитель Торгующего Нефуд, с облегчением вырвался из-под опеки Абима, - и с удовольствием выпью с вами, министр э-э-э Тараз, кажется?
Остальные поддержали Нефуда и стали чокаться с Таразом. Со всех сторон к ним потянулись с чашами и кубками - гости, воспользовавшись случаем, окружили служителей и перемешались с ними. Ледок отчуждения был сломан, и праздник стал общим для всех.
- Не расстраивайтесь, Абим, - огромная ладонь Маарда похлопала обиженного в лучших чувствах повара по закованному в крахмальный панцирь плечу, - Посмотрите, с каким удовольствием все поглощают приготовленные вами блюда, с каким аппетитом их едят!
- Попробовали бы не есть, - проворчал Абим, уходя из зала.
В бальном зале женщины разных возрастов крутились вокруг новоиспеченного командора, не давая ему передохнуть.
Тусон отплясывал танец за танцем, никому не отказывая. Хорошая штука - слава, приятная. Наконец, он выдохся:
- Всё, милые госпожи и дамы, меня уже и без музыки трясёт. Завтра во время бритья, если меня вдруг тряханёт, останусь без головы.
- Вы что, бреетесь мечом?
- Так говорят в народе, а народ никогда не ошибается.
Тандер прикрыл собой Тусона:
- Дайте этому красавчику отдохнуть, а то останемся без командора. Идёмте, командор, выпьем за ваш новый чин, а за одно обмоем и назначение. Пьющие дамы могут проследовать за нами.
Пить дамы не хотели - они хотели танцевать, и Тусон получил передышку.
- Они меня чуть не растерзали, барон. До чего же всё-таки опасно быть знаменитым.
- Мне казалось, что вам нравится.
- Не буду врать - нравилось. Но не очень долго. Удовольствие должно быть обоюдным, иначе это - насилие.
- Это вы про танцы?
- А про что же?
- А-а-а.
У стола стало просторнее. Подзаправившись, гости побрели к своим супружеским обязанностям: танцевать, ухаживать и угождать, от которых были временно избавлены стойкостью Тусона. Жаль, что командор не выдержал дольше, но и на том ему спасибо - и выпили, и закусили.
- Господа военные, прошу ко мне, - от стола махал вилкой с наколотым куском жаркого казначей Сурат, - Я ещё не имел возможности поздравить вас, командор. Теперь имею.
Сурат был слегка пьян, и потому не столь скромен, как обычно:
- Хорошие погреба у Его Величества. Перейти, что ли, в виночерпии?
- Не советую, Сурат, сопьётесь.
- Это почему же?
- Вы сами сказали: хороши погреба у Его Величества.
В парке, среди гуляющих, появились сарандарские солдаты во главе с сержантом Кагуасом. Ещё бледные и усталые, не успевшие отдохнуть после изнурительной скачки, они включились в народное гуляние с солдатской лёгкостью.
Фирсофф в беседе с ними не выяснил ничего нового и снял с них карантин, щедро наградив каждого: солдатам выдали по пять золотых, а Кагуасу, дополнительно, король подарил великолепную кольчугу гномьей работы.
Весть о подвиге Кагуаса и его товарищей быстро распространилась по парку, и их всюду встречали восторженно, пытались даже качать, но, увидев, что чрезмерная радость причиняет им боль, отпустили.
В начавшее угасать веселье внесли живительную струю завсегдатаи "Костра ветерана", в полном составе, кроме, конечно, лучника, явившиеся на бал. Под командой одноногого Ларнака, бодро стучавшего деревяшкой по утрамбованному ногами снегу, строем, распевая "Раттанарского медведя" они прошагали через заполненную народом Дворцовую площадь и вошли в ворота парка.
Уличные музыканты прервали исполнение плясовых, и, под аккомпанемент подхвативших знакомый мотив инструментов, весь парк затянул:
Танцоры не останавливались - под военный марш здорово топалось по дереву помостов, и шум поднялся такой, что к окнам дворца сбежалась удивлённая знать: что там, в парке, происходит?!
Тандер не удержался, подпел. К нему присоединился Тусон. Кто-то ещё, потом - ещё; и "Раттанарский медведь" пошёл гулять по дворцу, дребезжа оконным стеклом и позванивая хрустальными подвесками на светильниках:
Песню начинали снова и снова, и, возникая то там, то там, она окончательно затихла только тогда, когда посрывались голоса, охрипли глотки и пересохшие рты не выдавали ничего кроме писка, а запасы вин и пива заметно поубавились, что во дворце, что в парке.
Песня умолкла. Но рождённая ею радость единства никак не иссякала, искала выхода, и даже малознакомые люди обнимались, кидаясь в объятия друг друга, и целовались, и вытирали слёзы. Эта радость, на время, примирила всех, и Фумбан обнимал удивлённого Сетифа, а во дворце растроганный советник Лонтир висел на не менее удивлённом Демаде.
В природе нет ничего вечного, и даже самые большие радости долго живут лишь в памяти недолговечного человека. К этому можно добавить, как это не горько сознавать, что затянувшаяся радость уже не радует, а утомляет.
Магда уловила перемену в настроении гостей и приказала расставлять во дворце и в парке чаши для благотворительных даяний - прелюдия к фейерверку и сигнал об окончании бала.
Именитые гости надевали шубы и собирались на крыльце. Музыка в парке смолкла. Снова ожидание, но на этот раз немного грустное: впереди фейерверк, потом - расставание.
Все с нетерпением смотрят на короля: ну, давай же!
Мерцает Хрустальная Корона. Фирсофф что-то шепчет улыбающейся Магде и подаёт знак.
В ночное небо взмывают разноцветные огни и лопаются цветными искрами, образуя немыслимые картинки и узоры.
Зрители приветствуют возникшего в небе огненного дракона, который, угасая, уступает место бегущему оленю. Следом загорается добродушный тигр, потом - шустрая белка. Всё новые и новые картинки меняют одна другую, и цветные тени пробегают по небу, по крышам дворца и домов на Дворцовой площади, по счастливым лицам людей.
Возникают крепостные стены, и все узнают башни Раттанара, появляется сидящий медведь - раттанарский герб, затем - последней - на небе загорается Хрустальная Корона. Она не гаснет долго: всё новые и новые огоньки всплывают с земли, поддерживая угасающие очертания картинки.