— Ну что ж, — Пилот согласно кивнул. — Поехали…
Скоротечная мартовская ночь кончилась, когда Окот и Валька подошли к террасе, на которой лежали две отравленные туши.
Еще вечером Окот, порывшись в старом чемоданчике, извлек мешочек:
— Это… немножко кушать — быстро подыхай, камака…
— Яд, — объяснила Кымыне. — Давно хранит. Сейчас травить запретили, много других зверей гибнет. Но раз такой случай… — Она вздохнула: — Тридцать два оленя, двадцать восемь одних важенок!
— Стрихнинчиком — это хорошо! — одобрительно кивнул Валька. — Пусть они…
— Ты много говоришь зря, — резко оборвала его Кымыне.
Валька удивленно глянул на нее. Девушка отвернулась.
— Не в духе? Я и сам. Я бы…
Кымыне поднялась и вышла из яранги.
Окот ушел закладывать яд один: дело тонкое, требует работы точной, без помех. А утром, на проверку, обещал идти вместе.
Когда он вернулся, с юга натянуло низкую облачность, сыпанул крупяной снежок. Старик довольно покивал.
— А, дед? Погодка-то? — обрадовался Валька. — Пурга будет?
— Завтыра. Пурьга — хорошо: Ины многа жрать нада.
Валька это уже знал. Накануне пурги звери стремятся раздобыть еды как можно больше, чтобы потом спокойно переспать непогоду где-нибудь в уютном месте. Если завтра пурга, сегодня волки обязательно выйдут на промысел.
…Валька поднял над снежным валиком голову и оцепенел. Метрах в двухстах, на склоне, у отравленных туш метались волки. Они прыгали друг на друга, отскакивали, падали. Передрались, что ли?! Две туши им мало?! Во ненасытные твари… Нет, непохоже. Один воюет. Да, один. Смотри, не пускает других к тушам. Да, одному вовек не сожрать. Ну, жадность волчья!
— Один кушал, скоро подыхай, — еле слышно прошептал Окот.
Волк, спружинив ноги, продолжал загораживать туши от трех собратьев. А где остальные? Дед говорил — семь. Валька достал бинокль, и звери оказались рядом. Защищавший туши улегся. Бока ходят тяжело, пасть открыта, с языка капает розовая пена, нос и щеки собраны в яростную гармошку, торчат клыки. Троица явно боится его. Они долго стоят неподвижно, потом начинают обходить лежащего с боков. Тот вскакивает и падает. Вновь, уже медленно, встает и пытается прыгнуть, но прыжок вялый, короткий, ноги не выдерживают, и он падает.
— Один подыхай! — снова шепчет Окот, и тут до Вальки доходит: это же отравленный волк! Он, видно, послан в разведку, первым попробовал мясо, почувствовал яд и теперь пытается спасти стаю. Ну волчина! Ну герой! Надо же — собой жертвует, явно гибнет, а брательников спасает… Готов вроде… Да, без пользы твои усилия, серый. Сейчас они нажрутся тоже и…
К погибшему осторожно приблизился один, долго ходил вокруг, нюхал, потом сел, поднял морду и завыл. Звук еще не растаял, когда над сопкой вдруг родился другой жуткий голос. Он зазвучал на низкой ноте, постепенно поднимался вверх, оторвался от земли, заполнил небо и тундровые просторы, нигде не отражаясь и не возвращаясь обратно. Он заливал сознание тоской, болью и безысходностью, а когда резко оборвался, сила его воздействия была такова, что Валька продолжал лежать в оцепенении и чуть ли не физически чувствовал, как скатываются с земли и растворяются в невообразимых далях волны этого голоса.
— Тэрыкы? — прошептал Окот.
Волки у приманы окаменели. Потом попятились.
Уходят! Уходят! Валька совместил мушку с прорезью, подвел под дрожащее пятно и нажал спуск. Пятно дернулось и пропало. Тут же ударил выстрел Окота, первый и почти мгновенно — второй.
— Это же надо, — бессильно прошептал Валька. — Все…
— Сыматри далеко — дальше! — подтолкнул его Окот.
Валька поднял глаза. Там, на срезе следующей террасы, в белесой кисее летящего снега сидели два волка. Левый на голову выше и раза в два шире. Даже на расстоянии в четыреста метров он казался огромным, не меньше пятилетнего оленя.
— Стреляй, дед! — зашептал Валька. — Вожак это! Ты возьмешь!
— Тэрыкы! — Окот замотал головой. — Не нада! Нелизя! Тэрыкы!
— Да волк это, какой Тэрыкы, какой оборотень! — Валька подкинул карабин и нажал скобу. Волки шарахнулись и исчезли. — Эх ты, дед! — Валька отпихнул карабин. — Такого зверя отпустили! Наслушался поповских бредней! Скольких он еще порежет… А воет-то — жуть!
— Так кричит Тэрыкы. Давно, — Окот опустил руку к колену, — я такой был, Тэрыкы приходил стадо. Его многа стреляли, пуля падал рядом. Тэрыкы брал лучший пастух, убивал, потом резал многа олени, гулял тундру. Тэрыкы нелизя убивать.