– Они говорили, что он был полубогом?
– Был направляем Богом, Мак. Али продержался пять лет, затем его убили. Шииты верят, что он принял мученическую смерть за веру. Имамом стал его старший сын Хасан, которого потом сбросил с трона узурпатор-суннит. Его второй сын, почитаемый двадцатипятилетний Хусейн, собрал небольшую армию против узурпатора, но был истреблен – принял мученическую смерть – со всеми своими людьми, включая двух малолетних сыновей своего брата и его собственных детей, пятилетнего сына и грудного младенца. Это произошло в десятый день месяца мухаррам в шестьсот пятидесятом году по нашему летоисчислению, или в шестьдесят первом году по мусульманскому, и день мученичества Хусейна до сих пор отмечается ими как день траура.
– Это тот день, когда они устраивают процессии и бичуют себя, вонзают в себя крюки, умерщвляют плоть?
– Да, безумие, с нашей точки зрения. Реза-шах объявил этот обычай вне закона, но шиизм – религия страстная, нуждающаяся во внешнем выражении раскаяния и скорби. Мученичество в шиизме коренится глубоко, а в Иране оно почитается как святое. И борьба с узурпаторами тоже.
– Значит, битва началась. Правоверные против шаха?
– О да. И ведется фанатично с обеих сторон. Для шиитов мулла – единственный посредник в толковании Божественного, что дает ему огромную власть. Он и толкователь, и законодатель, и судья, и учитель. И величайшие из мулл становятся аятоллами.
А Хомейни – это великий аятолла, думал Мак-Ивер, глядя на кровавое зарево над Джалехом. Все дело в нем, и, нравится это кому или нет, все убийства, всю пролитую кровь, все страдания и безумства нужно положить у его порога, оправданны они или нет…
– Мак!
– О, извини, Чарли, – пробормотал он, возвращаясь к действительности. – Что-то я совсем задумался. Что случилось? – Он посмотрел на дверь в кухню. Она была по-прежнему закрыта.
– Тебе не кажется, что Дженни лучше увезти из Ирана? – тихо спросил Петтикин. – Дело, похоже, действительно пахнет керосином.
– Черт, да она не уедет! Я уж раз пятьдесят говорил ей, раз пятьдесят просил ее, но она упряма как мул, дьявол меня возьми, как твоя Клэр, – так же тихо ответил Мак-Ивер. – Черт, она просто улыбается и говорит: «Когда ты уедешь, тогда и я уеду». – Он допил свой виски, бросил взгляд на дверь и торопливо налил себе еще. Покрепче. – Чарли, вот ты бы с ней поговорил. Тебя она послу…
– Как же, послушает, черта с два!
– Ты прав. Эти чертовы женщины! Это чертово упрямство! Все они, черт побери, одинаковы!
Они рассмеялись.
Помолчав, Петтикин спросил:
– Как там Шахразада?
Мак-Ивер на мгновение задумался.
– Том Лочарт – счастливчик.
– Почему она не уехала вместе с ним в отпуск и не осталась в Англии, пока ситуация в Иране не уляжется?
– Куда она поедет? У нее там ни родственников, ни друзей. Она хотела, чтобы он побыл с детьми, Рождество там и все такое. Она говорила, у нее было такое чувство, что если она поедет, то только все взбаламутит и будет всем мешать. Дейрдра Лочарт все еще злится из-за развода, да и потом, у Шахразады здесь семья, а ты знаешь, что такое семья для иранцев. Она не поедет, пока Том не уедет, да и тогда не знаю, поедет ли. Что до Тома, если бы я попытался его перевести, он бы ушел из компании, я думаю. Он останется здесь навсегда. Как и ты. – Мак-Ивер улыбнулся. – Ты вот тут чего торчишь?
– Лучшее место работы, которое у меня было в жизни, когда жизнь тут шла нормально. Летать могу сколько хочу, зимой лыжи, летом парус… Но давай смотреть правде в глаза, Мак: Клэр здешнюю жизнь не выносила. Годами она проводила в Англии больше времени, чем здесь, чтобы быть поближе к Джейсону и Беатрис, ее собственной семье, нашей внучке. По крайней мере, расстались мы мирно. Пилотам вертолетов жениться вообще не следует, если уж на то пошло, слишком много приходится кочевать с места на место. Я родился, чтобы жить на чужбине, таким и умру. Не хочу возвращаться в Кейптаун – я и города-то этого толком не знаю – и терпеть не могу эти проклятые английские зимы. – В полутьме он сделал глоток пива из своего бокала. – Иншаллах, – произнес он с непреложностью. – Если будет на то воля Аллаха. – Эта мысль доставила ему удовольствие.