– А жаль, – с обычной своей уверенностью отрезал комдив. – Я бы пожелал ему успеха. Чтобы на этот раз слова "мир" и "разоружение" прозвучали не только пышным вступлением, а окончательным, на веки веков нерушимым выводом.
– Не так же неспроста он вдруг решил не ехать? – сказал Ивашин.
– Будто не понимаешь? Вагончик сошел с рельсов – его пустили под откос, – ответил Черных.
– Начисто?
Алексей Александрович пожал плечами.
– Так-таки и не знаешь? – недоверчиво спросил Ивашин.
– Могу сказать одно: если бы раньше он был достаточно последователен и тверд, то кое-какую пользу он еще мог принести и у себя дома… А в общем пожал, что сеял, жаль только, что он не сможет выступить свидетелем по делу Хойхлера. Но, надо думать, суд обойдется и без него. Достаточно страшно для провокаторов войны будет и то, что мир услышит из уст самого Хойхлера.
– А с чего он станет говорить правду? – спросил Андрей.
Алексей Александрович искоса посмотрел на него.
– Странно слышать это от тебя, Андрейка. Уж ты-то меня знаешь: если я говорю…
– Давай, давай! – перебил его Ивашин. – Выкладывай!
– Предварительное следствие закончено. Теперь Хойхлеру и его банде остается повторить все публично, в судебном заседании, если…
– Если они не хотят болтаться на виселице! – неожиданно резко прозвучал голос Андрея.
– Нет, – Алексей Александрович нахмурился, – я хотел сказать совсем не то: если немцы уберегут их до суда и бывшим старшим партнерам преступников не удастся убрать эти фигуры со сцены, прежде чем те успели заговорить. Но, надеюсь, этого не случится… Теперь-то немцы учены.
– Наша школа? – усмехнулся Андрей.
И, снова так же неодобрительно покосившись на него, генерал спокойно ответил:
– Они и сами с усами.
– Еще бы! – иронически заметил Андрей. – Мы видели. А все-таки как насчет петли?
– Не пойму я нынче этой твоей черты, – недовольно проговорил генерал, – петля или что другое – это уже дело суда.
– Суда и германского народа, – авторитетно завершил комдив. Он хотел еще что-то добавить, но звонок, донесшийся из прихожей, помешал ему.
– Это Вадик! – входя в комнату, воскликнула Анна Андреевна. – Верочка, иди встречай! А вы, товарищи, к столу, скорей к столу! Пироги стынут.
Вера вбежала в прихожую и распахнула входную дверь: перед нею стояла незнакомая женщина.
– Вы… к нам? – Взгляд Веры сразу охватил весь облик незнакомки, отметил детали костюма. Вот высокие коричневые сапоги. Впрочем, нет, это вовсе не сапоги, а боты. Но какие высокие – совсем как сапоги! И как блестят! Юбка узкая-узкая. Синяя. И синий жакетик – как тесно облегает фигуру! Словно мундир. И пуговицы как на мундире – золотые. Даже что-то вроде контрпогончиков на плечах. А на голове пилотка. Ах нет, это же барашковая шапочка. А совсем как пилотка. И сдвинута на ухо. Из-под шапочки, как язык ослепительного пламени, – вихрь золотых волос.
После этого осмотра что-то вроде неприязни примешалось к удивлению. Вера повторила вопрос:
– Вы к нам?
Вошедшая показала большой конверт.
– Для господина Черных.
– Для генерала?
– О, уже генерал! Да, для господина Андре Черных, – и, в свою очередь, обвела Веру внимательным взглядом больших голубых глаз.
Ни в тот момент, ни когда-либо позже Вера не могла отдать себе отчета: что помешало ей распахнуть дверь в комнаты, пригласить гостью войти. Вместо того Вера протянула руку к конверту и сухо сказала:
– Я передам Андрею Алексеевичу.
Несколько мгновений гостья стояла в нерешительности. Взгляды женщин встретились.
– Прошу вас, – сказала гостья и движением, в котором Вере почудилось разочарование, отдала конверт. Потом медленно, словно в раздумье, пошла к выходу.
Когда Андрей вошел в прихожую, то услышал сухой щелчок замка. За дверью раздавался удаляющийся звук шагов по ступеням лестницы. Вот он замер – уходившая остановилась в нерешительности. Через мгновение шаги зазвучали снова – быстро, быстро. Все дальше вниз по лестнице.
Вера протянула Андрею конверт. Вскрыв его, он первым увидел плотный картон: "Посольство Французской Республики и офицеры эскадрильи "Лотарингия" приглашают Вас на празднование двадцатипятилетия эскадрильи, имеющее быть…" Дальше измятые конверты. На некоторых по нескольку зачеркнутых адресов, марки разных стран; на всех последний, не зачеркнутый адрес: "Арманс Вуазен, рю Давид, 17, Париж, Франция".
– Арманс?!
Андрей лихорадочно перебирал испачканные, мятые листки. Бумага белая, желтая, серая; чернила разных цветов; карандашные строки.