Тогда она тоже, как и муж, во время вынесения приговора сыну, потеряла смысл дальнейшего существования. Муж тогда был уже давно безработным, выперли его на улицу с завода, который оказался никому не нужным, ни стране, ни городу, никому. И запил муженёк, и сына к алкоголю приобщил, а сынка, боксёра пьющего, сначала какая-то шайка подобрала, а потом, «завязавшего» спортивного парня лихая банда в свои ряды приняла для «осуществления силовых акций».
Безотказной медсестрой Вера Алексеевна слыла давно в своей городской больнице, сразу после медучилища, а с мужем-алкоголиком и сыном-бандитом сама набивалась на ночные дежурства после дневных работ по графику, лишь бы поменьше быть дома и не видеть деградации окончательно спившегося мужа. Лишь бы сыну в глаза не смотреть и не спрашивать, мол, как твои воровские и бандитские дела?..
А потом суд над бандой, сын на скамье подсудимых в клетке, как дикий опасный для общества зверь, приговор – и идите, родители бандита, «стоявшего на стрёме во время разбоев», сходить с ума и кончать счёты с жизнью. Тогда Вера Алексеевна спрашивала себя: «Так в чём же ты виновата, что несчастный муж на твоих глазах спился и до ручки дошёл, а сын в разбойники подался?» Не существовало разумного, цельного ответа у неё, были только суетные мысли насчёт этого – по поводу и без повода…
Мол, жизнь кардинально изменилась, что «перестройку», что при «воровском и бандитском рынке». Кто-то сумел вписаться, а они не вписались в крутые повороты «рыночной демократии и свободы». При всём желании, работая даже на две или три ставки медсестры, она не смогла бы прокормить их «не святое семейство». Ужас жуткого времени перестройки и рынка заключался в том, что оно без лишних церемоний и экивоков отнял у неё и её семейства понятия перспективы – как и зачем жить дальше? Ведь дальше ехать было некуда и незачем… Безденежье до и невозможность жития-бытия после, когда сын стал приносить домой «грязные деньги», пахнущие кровью и воровством…
Как тут не запить и не спиться окончательно безработному мужу… А она пить, вообще, не умела и не могла, поскольку женский организм не выносил спиртного даже в мизерных количествах – категорически… Вот и не пила, но с ужасом наблюдала, как спиваются бывшие когда-то добрые, близкие не пьющие люди…
И деваться куда? Некуда… Сдала мужа со связанными руками и ногами в психушку, взяла в больнице неплановый отпуск и выехала «в Москву развеять тоску» к родичам, да не доехала до них – после видения сорванных крестов с куполов Новодевичьей обители. А после двух ночёвок у экскурсовода-учителя в двухкомнатной квартире решила вернуться домой: как-то неуютно показалось её гостевать, что в учительской квартире, что у родичей в неспокойных подлых временах, где люди спиваются и лихоимствуют, когда чёрные вихри с церквей кресты срывают.
«И грохаются от вихрей Новодевичьего кресты золотые оземь – для устрашения и потрясения слабых человеческих душ. Вот и моя душа от такого знамения содрогнулась… – думала она, просыпаясь, разбуженная толчками с видениями многослойной радуги. – Как жить-то дальше?..»
В первый-то день после возвращения домой она знала, что делать. Пошла в психушку к мужу. А тот, лёжа на койке «в разобранном виде», под действием сильных лекарственных средств, или впав в ступор, не узнал её или сделал вид, что не узнал и не узнает уже никогда…
Старая любопытна соседка по лестничной площадке спросила равнодушно, прикрыв зевающий рот:
– Была у несчастного мужа? Как он там, Вер?
– Была… Не узнал меня…
– Знать, допился до чёртиков… Ему теперь черти-бесы видятся, раз жену родную признавать не хочет…
– Худо ему…
– Когда, Вер в следующий раз пойдёшь к нему, заскочи перед этим ко мне, я ему крендельков передам… Может, по кренделькам и меня, по-соседски вспомнит, да и тебя заодно…
Вера Алексеевна поморщилась, хотела ответить дерзко и обидно для глупой соседки, лезущей в душу со своими крендельками, она-то знала, что муж не терпел сладкого, вряд ли, когда сподобился до крендельков соседской кумушки, но только кивнула сдержанно головой.
– Хорошо.
– А если какие вещи, Вер, будешь распродавать, то имей меня в виду первой в очереди, по-соседски – идёт?
– Что идёт?
– За четверть полной цены мы всё купим у тебя, Вер…