— Как дела? — иногда, окончив перевязку, спрашивал доктор кого-нибудь из пришедших.
— Да неважно, — обыкновенно отвечали ему. — Уж очень много красных и мало нас. Если бы еще к нам присоединились офицеры, живущие в Москве, а то одни юнкера да офицеры-фронтовики. Мало людей. Не хватает.
Однажды на перевязочном пункте появился пожилой капитан. Пуля пробила ему плечо, и он сам, без посторонней помощи, добрался до пункта.
— Чем вы нас утешите? — перевязав, спросил его доктор.
— Да признаться мало утешительного. Шаг за шагом уступаем кварталы. Если помощь не опоздает, то все же не сдадим Москвы. С недельку кое-как продержимся еще. Вообще удивляться надо нашей молодежи. Ведь почти без отдыха, а не унывают. Ей-богу, молодцы! Сегодня приезжал к нам Берковский. Говорит, что через три-четыре дня непременно будут здесь казаки. Вот на них и надеемся. Ну до свидания. Иду спять к своим орлятам.
День проходил за днем. Кольцо большевиков все суживалось. Теперь уже и на центральных улицах было небезопасно. Пули летали и там, ударяясь о каменные стены строений и разбивая стекла окон.
Однажды, увлеченная работой, Наташа вздрогнула услышав знакомый голос, назвавший ее по имени. Обернувшись, она увидала бледного как полотно Митю Шелугина. Он лежал на носилках.
— Митя! Голубчик! Куда вы ранены? — бросилась она к нему.
— В грудь, но это все равно. Я знаю, что умру, — прохрипел Митя, и на глазах его заблистали слезы.
— Полноте глупости говорить, — пыталась успокоить его Наташа. — Вот сейчас доктор вас перевяжет и…
— Не утешайте, — перебил он ее. — Я знаю, что умру.
Раненый замолчал, собираясь с силами.
— Да не во мне дело, — продолжал он. — Передали вы письмо?
Наташа утвердительно кивнула головой.
— Слава богу! Прошу вас передать папе и маме, — останавливаясь на каждом слове, продолжал Митя, — чтобы, как только представится возможность, уезжали бы из Москвы. Я чувствую, я знаю, что нам не одолеть. Мы слишком слабы. А когда эти звери победят, они никому не дадут пощады. За эти дни я насмотрелся таких ужасов, какие мне и во сне не снились. Вы знаете, на моих глазах распяли одного юнкера.
Больной закрыл глаза и на губах его показалась кровь.
— Прощайте, Наташа, — прошептал он, чуть пожимая ее руку. Передайте… — Но тут силы окончательно оставили его и он замолчал.
— Доктор! Доктор! — закричала Наташа, обнажая раненую грудь юноши.
Осмотрев рану и выслушав раненого, доктор печально вздохнул и, сделав знак Наташе, произнес:
— Залейте йодом и забинтуйте. Пока больше ничего не надо.
В этих словах Наташа прочла смертный приговор.
«Несчастная семья, — думала она, перевязывая Митю. — Потерять таким молодым такого чудного сына. Бедные, бедные Шелугины».
Вдруг Митя широко раскрыл глаза, вздрогнул, вытянулся, по лицу его пробежала судорога, и он затих.
— Скончался, — прошептал доктор.
Не замечая течения времени, работали на перевязочном пункте, отрываясь лишь на короткий срок, чтобы перекусить или, выскочив на улицу, подышать чистым, морозным воздухом. Теперь стрельба раздавалась совсем недалеко и чуть ли не с каждым часом подвигалась все ближе и ближе. Из рассказов раненых было ясно, что почти вся Москва уже в руках красных и что только самый центр ее защищается белыми. Однажды в разгар работы на перевязочный пункт вбежал какой-то юнкер.
— Спасайтесь, господа, — закричал он. — Берковский нас предал. Мир заключил с большевиками. Уже весь город в руках красноармейцев.
— Что такое? Что такое? — посыпались вопросы, но юнкер уже исчез.
— Сестра, — обратился доктор к Наташе. — Выйдите,'пожалуйста. Узнайте в чем дело. Неужели правду сказал тот сумасшедший.
Наташа поспешно вышла на улицу и, не пройдя десяти шагов, наткнулась на группу офицеров и юнкеров, причем все были без оружия.
— Господа! — обратилась она к ним. — Что случилось?
— Преданы, преданы! — ответили ей хором. — Бросайте вашу сумку. Спешите домой, пока вас не арестовали.
— Да в чем же дело?
— Мир заключил Берковский. Теперь нас, как зверей, по улицам травят, — отвечали ей из толпы. — Спешите же домой.
Пройдя еще немного, Наташа встретила вторую группу, но уже окруженную вооруженными рабочими.
— Эй, ты, ваше превосходительство, чего отстаешь? — крикнул один из конвойных, ударяя штыком, по-видимому раненого, едва волочившего ноги юнкера.