Бастиансито зевнул. Говорит, говорит и все не по делу. Остальные зашумели — пусть Лестер скажет прямо, что делать, нечего проповеди читать.
— Посылать на рынок грузовик с бананами — этого еще мало. Надо вернуться к прежней жизни. Я не здешний, но знаю, на что способен индеец, неприхотливый, простой, трудолюбивый. У индейца есть здравый смысл, он умеет заработать и умеет разумно потратить то, что заработал. Прошли века, и все-таки именно тех лихорадит день и ночь бессмысленное тщеславие, в ком нет индейской крови, чьи предки были испанцы. Хоть и много, очень много лет прошло, а это осталось в них — не могут спокойно смотреть, если кто тратит деньги, обязательно тоже хотят блеснуть. А здесь, в тропиках, и того хуже. Вернемся же, друзья, к старому индейскому обычаю, будем завязывать денежки в платок. Надумает, бывало, индеец потратить деньги, приходится ему ногтями да зубами узел развязывать. Вот и не тратит он так легко, как мы, не вываливает пригоршнями из всех карманов.
Подсчитали, сколько примерно выручат, если бананы удастся продать в соседних селениях или в столице, и порешили — денежки попридержать, не тратить их как попало.
Скованного ревматизмом старого Аделаидо Лусеро, причесанного, благоухающего бриолином, с новым, подаренным Лестером Мидом пистолетом на поясе, вытащили погреться на утреннем солнышке.
— Устраивает товарищество, а у акционеров — одни долги. Ясно, что тронутый, — говорил старик.
Донья Роселия, держа на руках внука, согласилась было с мужем. Но тут же покачала головой.
— А машина? — возразила она. — Ты же видел новенький грузовик, свежевыкрашенный. Каждое утро ходит, бананы возит.
— Ерунда! В один прекрасный день им все это надоест. Увидят, что выручают мало, ну и конец товариществу, все пойдет прахом, только еще долгов прибавится. И грузовик у них отберут.
— Не знаю, может, и так. Только сдается мне, что когда человек состарится и лежит целый день носом в подушку, так ничего он и не видит, кроме ямы, в которую не сегодня завтра его свалят. А у ребят дела идут.
— Идут! Черта с два! Неужто не видишь, ни одной тряпки не могут себе купить, штаны сменить не на что!
— Они так уговорились. Товарищество решило денег зря не тратить.
— Так это же дурость самая последняя, Роселия. В магазине Компании полно всяких хороших вещей и недорого. Я, бывало, тебе даже духи покупал, помнишь? И у самого было всегда, что надеть. Работал, надрывался чуть не до смерти, но зато уж насчет барахлишка — это да, это я любил.
— Вот и истратил все. А так бы осталось кое-что про запас. Если б не я, ты и детям не купил бы земли. Мало я спорила да плакала!
— А я считаю так: кто за мной идет, пусть сам вертится как знает; у каждого своя копилка.
— Нет, ребята добьются своего. Конечно, не сегодня это будет, а все-таки будет. Только бы хватило у них упрямства. Держаться надо, держаться до конца. Если хочешь справиться с теми негодяями, надо тысячу лет терпеть, сидеть, как жаба в пещере[16]. Вот колдунья Сарахобальда так и говорит: тысяча лет пройдет, жаба встряхнется, и гора обрушится.
— А мне, мне, Аделаидо Лусеро, мне-то что до этого? Я тогда уже буду прах прахом, сама говоришь.
Донья Роселия почесала в затылке всей пятерней. На коленях она держала внука, мальчик прислонился головкой к ее худому плечу.
— Я вот что думаю, Аделаидо. Ты, конечно, не поверишь, но хоть послушай. По-моему, это вроде как новая вера. Я вот слушаю их, так они серьезно говорят, как надо жизнь нашу изменить, слушаю и верю. Порешили они ничего не тратить из того, что заработают, вот и выпутаются в конце концов.
— Из долгов?
— Ну, хоть из долгов.
— Жаль мне, Роселия, что поздно пришла эта новая вера — работать и копить, чтобы не сдаваться богачам. Стар я и болен, а то бы так взялся, небу жарко б стало.
— Мы с тобой, Аделаидо, старые псы, всего от нас и толку, что лаем с крыльца, а все-таки и мы свой долг выполняем: нет-нет да и подкинем щепочку в общий костер.
— Это как же?
— Я вот тоже — как придут торгаши да начнут распевать, какие, дескать, гребенки прекрасные, да какие зеркальца, да мыло, да платки, я их сразу прочь гоню.
— Вот узнает товарищ Мид — говорят, его так теперь называют, — он из тебя душу вытряхнет. Он же этим жил раньше, когда его Швеем звали. Помнишь, как хохотал «а-ха-ха-ха-ха!»?
— Да, а теперь говорит: хорошо смеется тот, кто смеется последним.
— Ну так пусть знают: хоть и болен я, а всегда готов постоять за них. Я ведь старый солдат, если понадобится, мой пистолет наготове.
16
16. …сидеть, как жаба в пещере. — Упоминание о жабе не случайно. Она издревле считалась важным представителем пантеона и почиталась индейцами Гватемалы и Мексики. В знаменитом эпосе индейцев киче «Пополь-Вух» жаба предстает в качестве медлительного посланца, связующего подземный и реальный миры.