— С ним что-то вроде ереси…
— А это что такое, кума?
— Ересь?
Сарахобальда умолкла, затрудняясь объяснить слово.
— Ладно, не важно… Присядем-ка, кума.
— Верно, присядем. Я так разволновалась, что гостью стоя принимаю.
— Голова кругом идет. Да еще вот вы сказали «ересь»… Раньше еретиков-то жгли.
— Коли ересь, это бы еще не беда — натереть освященным маслом, все и пройдет. Господи, сними с него напасть, отгони видения!
— Да, кума, бедняжка совсем высох.
— Пойду на розыски Рито Перраха. Я ворожила на семи зернышках неочищенного риса — раздавила их на камнях и засунула на ночь в нос, чтобы набухли. И пока не пропел петух, я — чих, чих — высморкалась в костер из шишек синей сосны.
— Синей сосны, кума?
— Да, синяя сосна растет высоко в горах и похожа на ползущую змею. У меня в очаге еще тлели угольки.
— Но как же с Рито Перрахом?
— Да, Рито Перрах может дать хороший совет[26]. Мудрец он, умеет так повернуться, что каждая из четырех сторон его тела глядит на одну из четырех частей света; орлиные глаза буравят и разгоняют тьму; зубы от заклинаний стали у него белей, чем парусина навеса; пальцы — длинные, как стручки кассии, а ногти — цвета жареных бананов[27].
Лино Лусеро прислушивался к шумам леса. На дне глубоких оврагов журчала вода; на песок легли тяжелые тени — не обычные, бесплотные, а жесткие, ранящие каждой темной песчинкой. Наконец, устав слушать и смотреть, не разглядев ничего во мраке, он застыл на месте, держа ладонь у рта — слюна была солено-сладкой, — у рта, похожего на ранку в зеленой мякоти бананового ствола.
Раз угрозы бессильны, он просто-напросто ее задушит, не внимая стонам этого зверя с телом из бананов, мха и тьмы, тьмы, источающей пот и воду.
Она в ответ на побои изо всех сил впилась в него зубами — так глубоко, как только доставали ее собачьи челюсти; но сжав острые клыки и почувствовав на синеватых деснах теплую кровь Лино Лусеро, она понемногу разжала зубы и вытянулась на земле, на стыке моря и банановой рощи.
Лино Лусеро не терял времени. Нос у него был заложен, а ртом он дышал с трудом; он обливался потом, тело его, казалось, рвали на куски. Но времени он не терял — склонился над ней, упершись коленями в землю, с тоской убийцы в душе. Уже он забрался руками под покров из водорослей на единственной ноге — второй у нее не было. И внезапно его до краев затопила тоска человека, который хочет выскочить из собственной кожи, или того, кто не в силах добраться до чего-то самого заветного — знает, что надо отступить, и не отступает, но в конце концов отступит, чтобы взять верх.
Она вырвалась, исчезла.
— Лино! Вот ты где, проклятый! — в пятом часу утра разбудил его легким пинком Макарио Айук Гайтан. — Смотри куда ты забрался во сне… жена тебя повсюду ищет… напился ты, что ли? Дерево обхватил, думал, небось, это женщина… со мной тоже так было когда-то…
В жарком утреннем тумане Лино Лусеро свернулся клубочком возле Макарио Айук Гайтана, Косматого. Только Лино мог понять Макарио. И Макарио рассказал:
— Так вот, я не соврал, со мной это было. Только не во сне — я был в своем уме и твердой памяти. В душу мне забрался какой-то злой жар и стал толкать меня. И загнал сюда, в это самое место. Полумесяц на небе и зной: зной от земли, зной в воздухе, все так и пышет жаром. Много ли прошло времени, мало ли, я брел наобум, вдруг из бананового ствола ко мне протянулись зеленые руки — пухлые, свежие, как у молодых покойниц, — такие являются нам во сне… От ярости, что меня искушает дьявол, я набросился на нее и зарубил своим мачете.
— Какая жестокость! — воскликнул Лино и весь съежился, словно это на него обрушились удары ножа.
— Да, Лино, жестокость. Ствол раскрылся и упал на меня, но это уже было не дерево, а женщина с одной ногой… Листья что-то шептали мне на ухо… Зеленый свет свежих сочных побегов мешался с сиянием луны… Один я знаю, братец, какое это наслаждение… Я навалился на самку… Да, жаль, что я сразу же ушел и больше с ней не встретился…
Помолчали. Теплое, соленое, дышащее соблазном море… Донимала жара, еще до восхода солнца.
— Надо же так… Я рассказал тебе свою историю только потому, что и с тобой случилось похожее. Ты обнимал вон тот банановый ствол.
— Не знаю и никогда не узнаю, Макарио, что меня пригнало сюда и в котором часу я ушел из дому… Одно точно — моя ночная женщина живет не в банановой роще, а в море. Я видел, как она нырнула в пену прибоя, вон там, смотри, там, где свет играет с тенью… Я побоялся плыть за ней…
26
26. Да, Рито Перрах может дать хороший совет. Рито Перрах — особый персонаж в галерее образов «банановой трилогии». Он — «Чама». Название «Чама» восходит, очевидно, к одному из древнейших титулов представителей знати — Чаам, известному по материалам иероглифических текстов.
Способность Рито Перраха «видеть» одновременно все четыре стороны света подразумевает исключительную жреческую возможность общения со всеми богами вселенной, которая, по представлениям майя, была ориентирована по странам света. На каждой из четырех сторон находились «цветные» мировые деревья и «цветные» боги. Красный цвет ассоциировался с востоком, белый — с севером, черный — с западом и желтый — с югом. При необходимости Рито Перрах мог становиться имперсонатором (то есть воплотителем) того или иного бога.
27
27. От дыхания колдуна все конкретное становилось абстрактным. Участники ритуалов должны были находиться, как правило, в экстатическом состоянии, сопровождавшемся изменением частоты пульса и дыхания. Для создания такого состояния нередко принимались наркотические средства. Важным компонентом всякого обряда и театрализованного зрелища был ритм, изменение которого влекло за собой и изменение общего настроя участников.