— Еще чего! Слава богу, что не утоп и не превратился в акулу, ящерицу или рыбу. А что ты думаешь, Лино, о рассказах Рито Перраха?
Лино дрожал в приступе лихорадки.
— Если здесь, на земле, — толковал Макарио Косматый, — мы видим целый мир, то и там, под водой, на глубине каких-нибудь двух-трех сотен метров, водятся чудища с человечьими головами и глазами ястребов. Они приросли к скалам, как окаменевшие деревья, но между ветвей колышется слизь, да плотная такая… Раки же до того прожорливы, что если в море попадает овца, от нее в один миг не остается ни косточки, ни шерстинки — копыта и те сгложут. А вслед за раками тысячи золотых рыбок проворно очищают воду от кровяных пятен… А еще есть морские звезды, которые ходят и говорят…
— Не морочь мне голову своими баснями, я и так весь дрожу от страха!
— Теперь, чтобы избавиться от мерзкого осадка, тебе надо одно — и будешь чистенький, словно тело тебе вылизал теленок, — в полдень, когда жарче всего печет солнце, приложи ко лбу серебряную монету: холод металла дойдет до сердца и прогонит усталость от объятий рыбы.
— Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там не едят того, что ем я!
— А что такое ты ешь, ну-ка?
— Чешую рыб со дна морского…
Лино схватил ее, горя желанием поцеловать, но она ускользнула, ослепительно сверкнув зубами под покровом жаркой звездной ночи. Глаза козы — только морской, впалый лоб, черные гладкие волосы, влажные от соленой воды и пота жгучей женщины.
— Лино Лусеро, ты не можешь взять меня к себе в дом, потому что там спят не так, как я.
— Как же ты спишь?
— На матрасе из пены, в простынях из глубинной воды.
Он поймал ртом ее губы. Послышался тихий стон, когда, уклоняясь от поцелуя, она повернула шею и прижалась головой к земле банановой рощи — сырой, пористой, с песком, еще хранящим под холодной, зернистой и как бы металлической поверхностью остатки солнечного жара.
— Лино Лусеро не может взять меня к себе в дом, потому что там не пьют того, что пью я, — морской водички.
Скользкая, будто вся в мыле, она вырвалась из объятий Лино и пустилась наутек — хвост крутился словно вихрь и нес ее с быстротой ветра. Лино гнался за ней, но поймать не мог. Наконец он догнал «ее. Она далась ему в руки. Он прижал ее к груди, прильнул всем телом и поцеловал взасос. Она смеялась, переводя дух, невинно резвясь, а глаза блестели от жары.
Косматый беспокоился о Лино и, разыскивая его, не пожалел ног. Тем временем их приятели отправились на рыбную ловлю и помогали знатокам забросить сети, но не в море, а в устье безбрежной реки — там, где вода неслась по узким бороздам из тины, песка, веток, там, где жабы, скалистые уступы, гниль.
Макарио Айук Гайтан привел Лино к рыболовам; с берегов кричали:
— Выловите мне славную рыбку!
— Мне самую красивую!
— Согласен на аленький ротик! Косматый протянул Лино гитару.
— Гитара, — сказал он ему на ухо, — похожа формой на твою зазнобу, только хвост у нее вверху.
И Лино Лусеро, прежде чем заиграть, щупал и гладил гитару, водил пальцами по струнам, и дрожь струн передавалась ему.
Рыбаки на берегу прохаживались около костров, зажженных, чтобы отпугивать ягуаров, чьи шаги по опавшей листве становились слышны, как только немного стихал грохот моря, а главари перекидывались в карты и потягивали ром из горлышка бутылки.
Исполнив песню, Лино Лусеро вновь удалился. Глаза у него слипались от наводящей спячку полночной жары, тело, покрытое крупными каплями пота, было цвета лимонно-желтой глины.
Он схватил ее за волосы и притянул к тому месту, где перед тем лежал, глядя, как с ревом разбиваются о берег свирепые волны. То был банановый ствол и в то же время — женское тело. И он приник к нему, чтобы целовать без конца, молча, ничего не видя и не слыша. Весь — трепет души и плоти.
Тишину нарушал только рокот моря, а кроме моря — лишь тяжелое дыхание Лино, ставшего зверем; а она стала человеческим существом, хоть и лилась водяными струями, отражавшими алмазы звезд; она — бесконечно глубокая, как безмолвие, царившее в устье реки.
— Отстань! — крикнул Лино Лусеро.
— Нет, старина, я тебя не брошу, неровен час утонешь! — говорил Айук Гайтан, увлекая юношу за собой к кострам лагеря. — Пропусти глоточек, глядишь, оно и пройдет…