Колдун собирался закрыть дверь на замок, когда появился Лино Лусеро с лицом лунатика. Начиналась глухая тропическая ночь с огромной луной на горизонте. Теплая луна побережья, которая в момент восхода обдает легкой дрожью холодного купанья, Лино повезло, ему удалось правильно окликнуть колдуна:
— Рито Перрах — дед…
Рука деда, державшая засов, опустилась. Он высунул седую голову. За ним, в тени, маячили сын и внук, поэтому Лино, не растерявшись, прибавил:
— Добрый вечер также Рито Перраху — отцу и Рито Перраху — сыну.
В полутьме виднелись три лица с желтыми маисовыми зернами зубов. Но на лице деда улыбка скоро погасла, и он, ответив на приветствие Лино, пригласил его войти.
Жесткие руки колдуна — к костяшкам пальцев уже подкрадывалась смерть — ощупали больного при трепетном свете мексиканской сосны, горевшей в маленькой кухне, смежной с комнатой, где Рито Перрах уложил его на большую циновку.
Лино Лусеро словно утратил свое «я», хотя всячески цеплялся за привычный ход мыслей: его зовут Лино Лусеро де Леон, он сын Аделаидо Лусеро и Роселии де Леон де Лусеро, брат Хуанчо Лусеро и малыша Ящерки, близкий друг Гайтана Косматого, член кооператива…
От дыхания колдуна все конкретное становилось абстрактным. Лино был теперь не взрослый мужчина, а комочек абстрактной плоти, еще не принявшей таинства крещения[29]; плоть матери и отца, их взаимное желание любить друг друга — во времени, которое для него, Лино, перестало существовать.
Когда впервые он ощутил себя во времени?
Шестого апреля… тысяча… тысяча… даже дату своего рождения он забыл!
Колдун растворил его, унес на кончиках пальцев — прерывисто дыша, издавая старческие стоны, — унес в пещеру летучих мышей, ошалевших от блох и от жары — улететь они не могли, потому что их сковывал сон. Под крыльями этих летучих мышей, в паутине, прячется ветер, и вылетают они раз в сто лет, если колдун не выпустит их раньше. Озверевшие блохи насосались крови Лино, когда он шел по пещере, трясясь в лихорадке, словно его жалили москиты. Перед глазами у него пошли круги вроде колечек нарезанного лука, — круги, круги, круги, будто в глаза бросили по камню. Вместо лба у Лино был, казалось, тяжелый мекапаль[30]. Колдун утирал ему с волос липкий пот, чтобы не смешивался с соком листьев мяты, которым он его намазал, и не попадал в глаза и уши.
Он очнулся от сна — и это все, что он знал, — но не в доме своей жены, а в родительском доме и услыхал голос матери, похожий на струйку чистой воды; мать объясняла его жене, что колдун велел дать Лино слабительное, когда больной проснется. От семечка сапоте[31] Лино в две-три недели выздоровел и окреп. Плод разламывали, снимали черную кожуру, которая покрывает ядро, толкли ядро, и Лино принимал его маленькими порциями — от общей слабости и для восстановления мужской силы.
Старик Лусеро, скрюченный ревматизмом, твердил:
— Хорошо я сделал, что выгнал сына из дому, теперь не нарадуюсь, что он опять здесь. Теперь он мой сын вдвойне…
— Замолчи, Аделаидо, довольно вздор молоть… Лестер Мид подошел неслышно. Уже давно он не появлялся здесь. Донья Роселия поспешила ему навстречу. Войдя, Мид обнял старика и Лино. Потом все уселись в кружок около стула хозяина, любуясь видом, который открывался с галереи «Семирамиды». Мид объявил, что Лино должен переехать в столицу.
— Как же он будет жить, когда там такая дороговизна… — после минуты молчания пробормотала донья Роселия.
— У него есть сбережения.
— А кем он будет работать? — осмелился спросить старик Лусеро, хотя знал, что предложения Лестера Мида почти всегда были приказами. — Вы не помогли нам в истории с сиреной, а теперь хотите отнять у нас Лино.
— Работу выберет себе по душе. Важно не забыть гитару и научиться играть, как настоящие музыканты.
Старик Лусеро, который уже приготовился заявить, что не отпустит сына, почувствовал себя польщенным. Отцовское тщеславие — самое сильное из всех возможных форм тщеславия. Донья Роселия застыла, уйдя в себя; она зажмурилась, чтобы не видеть даже мысленно гитару Лино — ведь в ней запрятана сирена, а этот любезный господин хочет, чтобы Лино учился музыке.
— Для начала хорошо бы, чтобы донья Лиленд дала ему несколько уроков, размеренным голосом сказала донья Роселия. — Аделаидо совсем плох, а без детей человек скорей умирает. Без детей, самого дорогого, что у нас есть, человек начинает себя чувствовать лишним в жизни, а это все равно что знать свою смерть. Дети нас греют, мистер Мид…
29
29. …комочек абстрактной плоти, еще не принявшей таинства крещения…Процесс «лечения» души Лино находился в прямой связи с древними индейскими представлениями майя о душе и ее возрождении. Пройдя процесс очищения, душа («комочек плоти») доставлялась из преисподней к определенной женщине для последующего возрождения. Рито Перрах, по Астуриасу, как бы возвращает душу Лино в чистое состояние, и она вновь приходит к тому в доме родителей.
30
30. Мекапаль — широкий кожаный ремень, надевавшийся на лоб. К его концам за спиной крепился груз, достигавший порой больших размеров. Переноска тяжестей с помощью мекапаля — древний индейский способ, не утративший своего значения и в настоящее время.
31
31. Сапоте — сочные плоды, по вкусу напоминают грушу, из коры добывается сок, используемый для изготовления жевательной резинки.