Гости прощались. Лиленд, успокоившись, протягивала им руку для поцелуя. Они все еще шли, откланивались…
— Да, милый, Лестер Стонер остается в Нью-Йорке, в этом доме, а я возвращаюсь на плантации с тобой, Лестером Мидом. Хочешь, я скажу тебе одну вещь?
— Говори все что угодно, любимая…
— Я предпочитаю Лестера Мида. Лестер Стонер — бессердечный миллионер, для которого жить с чистыми руками — непозволительная роскошь. Миллионер из «Уолдорф Астория», миллионер с яхтой, беговыми лошадьми и продажными женщинами… Миллионер за карточным столом или рулеткой, тратящий в игре доходы от трудового пота бедноты… Миллионер, поддерживающий при помощи политических махинаций правительства стран, где он орудует, как алчный осьминог… Я предпочитаю Лестера Мида, того, кто организовал кооперативы земледельцев, основал фабрику банановой муки и, словно неожиданный поцелуй бога, обрел любовь. Да, милый, Лестер Стонер остается в Нью-Йорке, в этом доме, а со мной едет назад мой безумец, который смеялся на плантациях, мой миллионер, ставший простым тружеником…
— Меня злили мои деньги, потому что я не знал, на что их потратить, у меня уже не было никаких желаний… И вот я сговорился с адвокатами и некоторыми пайщиками, что предприму за свой счет обследование условий, в каких действует наша Компания в тропиках. Скверно то… да нет, не скверно, а хорошо… что вернуться к прежнему образу жизни я уже не смогу — я охотник, сам попавший в капкан.
— Зато подцепивший славную жену…
— Давай ложиться, завтра рано вставать…
— Я только поставлю на полку «Укрощение строптивой», чтобы все было на своем месте.
XVI
Беспощадное солнце шпарило так, что сотни, тысячи пауков непрерывным потоком лезли из-под камней, чтобы не изжариться в земле. Кошмарное пекло день и ночь, и ни капли влаги. Люди — потные, задыхающиеся, с пересохшим горлом — останавливались поглядеть на небо. Синяя мгла неба. Животные, измученные зноем и жаждой, валились с ног, словно тряпичные чучела. В огромном костре, как застывшие языки пламени, стояли деревья, а банановые пальмы высасывали из почвы всю воду без остатка. Колдун взял приготовленные заранее ведра с известью и отправился на кладбище. На всем пространстве до горизонта, сколько хватало глаз, он был один. Шагал один-одинешенек с ведрами извести. На кладбище земля трещала под ногами. Надо было воспользоваться этим полуднем, полуднем девятого марта. Колдун вошел за ограду. Один. Недавно похороненные мертвецы могли бы схватить его своими ру- ками, огненными и ледяными одновременно, — земля была как раскаленный горн, и мертвые сравнялись температурой с живыми. Погост нагретых костей, погост зеленых и красноватых мух, которые, жужжа, словно вентиляторы, летали над блеклой растительностью.
Он один. Он так одинок, что с ним могли бы заговорить мертвецы. Низенького роста, в заношенной бурой одежде — в складки въелась пыль, а пыль размочили дожди, и костюм стал жестким, корявым, почти картонным. Пиджак, без наплечников, застегнут до горла. Все щеки колдуна были в угольно-черных пятнах лишаев вроде щетины. Ему стоило огромного труда открыть глаза, утонувшие в морщинах; веки, лоб, ушивсе это были сплошь морщины. Морщинистыми были и пальцы на руках и ногах.
— Дуй-плюй, дуй-плюй…
С этим заклинанием колдун вошел на кладбище. Из ведер проливалась известь, капала на дорожку, обливала ему ноги. Белые струйки и капли. Он медленно прошел мимо могил у входа. Дуй-плюй, дуй-плюй… Оставил позади и другие могилы, расположенные против первых. Дуй-плюй, дуй-плюй… Он шел и шел мимо могил.
Морщинистая маска его лица изменила выражение: из печальной она стала веселой. Он поднял голову в фетровом котелке (эдакие надглазья жабы!), чтобы разглядеть местность: щелочками глаз он плохо видел, а потому напружинивал и вытягивал шею. Почти ощупью добрался он до каменистого бугра и поставил там ведра с известью. Потом долго сидел на корточках и ждал невесть чего. Какого-нибудь знака… Дуй-плюй, дуй-плюй…
У колдуна слипались глаза под набрякшими веками, но он не спал. Вдруг он вскочил, словно от удара током. Из свежей могилы, на которой деревянный крест был еще новехонек, а буквы надписи отчетливо видны, он вытащил труп. Богатырским ударом ножа отрубил голову и бросил ее в одно из ведер с известью. Потом пошел назад той же дорогой. Один как перст — дуй-плюй, дуй-плюй, — один-одинешенек, с двумя ведрами извести: одно, чтобы запутать следы, а другое — с черепом Эрменехило Пуака.
Вернувшись домой, Рито Перрах вынул из ведра голову мертвеца. Разбухшую, зловонную, белую от извести — меж лиловых губ видны были крупные крепкие зубы. Колдун опять бросил ее в ведро. Он отправится к морю, когда зайдет эта луна, не принесшая дождей, а вместо себя оставит здесь голову Пуака — лицом на восток, на подстилке из ястребиных перьев.