- У нас тут, - сказал Лусеро, - только самый главный начальник ездит со своим врачом.
- Считай, стало два начальника. Ваш-то врачу платит, а я - денежки беру!
- Ты бы мне рассказал про эти его тайны, а то жила, жизни не видела, в поселок некогда сходить порастрястись.
- Свинья наш куманек… - со значением проговорила Сарахобальда.
Лино и Хуан напились до отвала дынного питья и пошли расседлать коней, дремавших в райских кущах, где их жалили жаркие слепни.
Мать чуть не плакала, когда их видела. Старший, Лино, уже хорошо читал. Второй, Хуансито, поотстал немного. Нелегко их тащить, жизнь тяжелая. Вот хоть поселок - не было его, а теперь пухнет и пухнет, как отцова гнилая нога. Весь прогнил, разит от него, и грехов в нем не прибавляется, потому что других и на свете нет. Что ж, бог ему судья. Только жаль, Аделаидо пускает их туда на гулянье. Гулянье - будто бумага для мух: сладко, а ядовито.
Сарахобальда стала прощаться, довольная и питьем, и печеньем, и ванилью, которую ей привез, не забыл, сеньор Блас, услужливый, как состарившийся любезник.
- Увидишь, - сказал он ей, - мы с тобой еще спляшем в поселке!
- Давай, давай. Я платье пошью, не так же идти, что люди скажут и твоего зятя начальник, который с врачом ездит.
Все засмеялись. Ну и забавница эта Сарахобальда, подумали хозяева. Но что-то в ней такое, непонятное… “Гниль завелась, как у тестя моего было”, - размышлял Аделаидо Лусеро.
Вернулись Лино с Хуаном, звеня шпорами. Выпили еще водицы и легли, каждый на свою кровать. Гамак на дворе качался пустой. Лусеро с Роселией считали монеты, надо было за землю вносить. Они купили ее в рассрочку.
- Вот увидишь, - говорил Аделаидо жене, - я тебе всегда говорю и сейчас повторяю: рад я, что Лино с Хуаном сами будут бананы выращивать. Я только одно и хочу им оставить - независимость. Такой я отец. Не нравится мне, чтобы моими сыновьями распоряжались… Мы как раз говорили с мордатым Сальдиваром…
- Этот с нами не очень-то…
- Для меня, Роселия, главное наследство - свобода. Не пойму, как это отцы, которые сами под другими ходили, не заботятся о свободе для своих детей. И ты мне не говори, что служба - не рабство! Еще и самое худшее. Ох и хочу я, чтобы у них была своя земля и они бы ею жили, ни от кого не зависели! Бедные, зато свободные…
- Вот Кучо тебе передал, что многие бы хотели приехать бананы тут растить.
- Хорошо бы он сам приехал… Да нет, крестника своего шлет, как бишь его?..
- Не знаю, тебе ведь сказали.
- Ну забыл. Он к нам и приедет.
- Кучо хороший был друг…
- Да уж, Сальдивару не чета. Тот вроде бы мерзавец… Прости меня, господи, а сдается мне, что чахотка Кучо доконала.
- Я его не видела, но ты мне говорил, он очень сильно болел. Кашлял он, а это не к добру, особенно тут, у нас.
- Мы с тобой познакомились, когда я Кучо провожал. Шел я со станции, повстречал отца твоего и попался…
- Совести нет!
- Что ж, разве меня не силой женили?
- Так ты же меня обидеть хотел!
- Ах ты, ах ты, все того хотят, да не всех за это женят!
- Что ж, иди, не держу…
Аделаидо, улыбаясь, считал, сколько надо еще внести за землю. Сыновья его храпели. Скоро заснула и жена. Только он все складывал и умножал - сколько они посеют и сколько гроздьев соберут, и сколько им заплатят за каждую гроздь.
VI
Кучо повстречал своего крестника Бастиансито и, сильно кашляя, сказал ему своим больным голосом несколько слов. Если бы слова эти рассыпались в воздухе, словно комья сухой земли, рассыпающейся пылью, они все равно остались бы навеки в сознании Бастиана, и он с этой поры мог услышать их, как только хотел.
- Ты не скот, Бастиансито, чтоб работать, когда земля уже не родит! Нечего тебе тут торчать, как твои старики, еле-еле зарабатывать на жизнь и дубы на дрова вырубать. Ты посуди, что тебя ждет? Старики совсем ослабели, они рубят дровишки на продажу, а ты, Бастиан…
Бастиан шел один по лесу и тщетно оглядывал овраги и пригорки, чтобы выискать возражения на доводы крестного. Он бы холм руками вырвал, если бы мог сказать; я живу тут ради… Но он не мог даже сказать, что остается здесь, потому что он здешний,крестный считал, что человек - оттуда, где земля к нему добра, а эти земли среди обрывов были недобрыми ко всем. Нельзя было и сказать, что у родителей тут кое-что имеется - поля их выгорели, камни искрошились, вся земля пошла прахом.
Бастиан ударял себя кулаком по голове и топал ногой, чувствуя, что блестящий взгляд крестного разделил его надвое: с одной стороны, он жалкий нищий, с другой - презренный трус.
Думать об этом он перестал, когда увидел вдалеке лошадь, а на ней какого-то всадника. Они быстро приближались, и наконец он всадника узнал - это был его дядя по имени Педро. Дядя подъехал к нему, похлопал его по плечу и спросил, что он делает.