А тишина действительно воцарилась неестественно напряженная. Партизаны и парашютисты застыли в таких живописных позах, что могли бы украсить фризы на ионическом храме. Сержанты, как и большинство партизан, замерли в недоумении. Двое конвоиров Мэллори вопросительно уставились на Дрошни. Дрошни смотрел на Мэллори, будто тот сошел с ума. Андреа ни на кого не глядел, а лицо Миллера приняло выражение усталой отрешенности от мирской суеты. Но именно он сделал небольшое движение, положив палец на предохранитель «шмайссера». Через пару секунд Миллер однако убрал палец: время для «шмайссеров» еще не пришло.
Дрошни опустил руку, словно в замедленном кадре, и сделал два шага назад. Его лицо все еще было темным от гнева и жажды мести, но он взял себя в руки. — Разве не ясно, что мы вынуждены принимать меры предосторожности — заговорил Дрошни, — пока не установим, кто вы такие?
— Откуда мне знать? — Мэллори кивнул на Андреа — В следующий раз, когда будете отдавать своим людям приказ о мерах предосторожности, предупредите, чтобы они не подходили к моему другу слишком близко; Он действовал исключительно так, как умеет. И я знаю, почему.
— Потом можете объясниться. Сдайте оружие.
— Нет. — Мэллори вложил «люгер» в кобуру.
— Вы с ума сошли? Я могу просто отобрать его у вас.
— Пожалуй,— рассудительно произнес Мэллори. — Но сперва вам придется нас убить, не так ли? Сомневаюсь, что вы долго проходите в чине капитана, мой друг.
Гнев в глазах Дрошни сменился раздумием. Он отдал отрывистое распоряжение на местном наречии, и партизаны снова направили винтовки на Мэллори и пятерых его спутников. Однако на сей раз они не пытались отбирать оружие у пленников. Дрошни повернулся, сделал знак рукой и продолжил подъем по крутому склону, поросшему деревьями. Мэллори подумал, что Дрошни не из тех, кто любит искушать судьбу.
Они карабкались вверх минут двадцать. Впереди из темноты их окликнул голос, и Дрошни ответил, не сбавляя шага. Они миновали двух часовых, вооруженных карабинами, и через минуту очутились в расположенин отряда.
Это был военный лагерь средних размеров — если лагерем можно назвать ряд грубо отесанных хижин, полукружьем разбросанных по дну глубокой ложбины посреди леса, которая, как впоследствии установил Мзллори, оказалась чрезвычайно характерной для боснийского ландшафта. Над лагерем концентрическими кругами возвышались сосны, более высокие и массивные, чем в Западной Европе. Мощные сосны, чьи мощные ветви смыкались на высоте восьмидесяти — ста футов, образуя снежный полог, столь непроницаемо плотный, что на затвердевшей почве лагерной территории не было ни снежинки; таким же образом навес из ветвей не пропускал ни единого луча света. Светомаскировка, судя по горящим окнам хижин, отсутствовла начисто, а кое-где для освещения лагеря к стенам крепились масляные лампы на крючках. Дрошни остановился и сказал Мэллори:
— Вы пойдете со мной. Остальные останутся здесь.
Он повел Мэллори к двери самой большой хижины. Андреа, не дожидаясь команды, скинул ранец и уселся на него, остальные, поколебавшись, последовали его примеру. Охранники потоптались в нерешительности затем отошли на несколько шагов и, образовав нечто вроде полукруга, продолжили наблюдение. Рейнолъдс повернулся к Андреа с выражением, далеким от восторга и одобрения.
— Вы сумасшедший, — раздался его разгневанный шепот. — Сумасшедший. Вас могли убить. Всех нас могли убить из-за вас. Вы что, контуженный?
Апдреа не ответил. Он закурил свою отвратителную сигару и стал разглядывать Рейнольдса с кроткой задумчивостью, насколько ему воооще могла удаваться кротость.
— Сумасшедший — это мягко сказано. — Гроувз распалился еще больше, чем Рейнольдс. — Или вам неясно, что убитый— партизан? Разве вам неясно, что это означает? Разве вам неясно, что люди в их ситуации обязаны принимать меры предосторожности?
Андреа не стал отвечать, ясно ему или нет. Он задымил сигарой и перевел миролюбивый взгляд с Рейнольдса на Гроувза.
Миллер примирительно сказал: — Ладно, ладно. Не стоит так. Андреа, может, и впрямь чуточку погорячился, но…
— Боже, помоги нам, — пылко воскликнул Рейнольдс. Он с отчаянием посмотрел на своих товарищей-сержантов. — В тысяче миль от дома, от поддержки, а тут еще на шею свалились какие—то старикашки, которым лишь бы стрелять и убивать.— Он повернулся к Миллеру и передразнил: — «Не стоит так».
Миллер придал лицу обиженное выражение и отвел взгляд.
Помещение оказалось просторным, пустым и неуютным. Единственная уступка комфорту — тепло от сосновых дров, потрескивающих в наспех сложенном камине. Вся мебель состояла из грубого соснового стола, двух стульев и скамейки. Эти детали Мэллори отметил лишь мимоходом. Он даже не обратил внимания на слова Дрошни: «Капитан Мэллори. Вот мой командир». Мэллори не сводил глаз с человека, сидевшего за столом.
Человек был невысокий, коренастый, лет тридцати пяти. Глубокие морщины вокруг глаз и рта могли быть следствием либо жизненных невзгод, либо веселого нрава, либо того и другого вместе; в настоящий момент на его губах играла легкая улыбка. Он был одет в форму капитана немецкой армии. На мундире блестел орден железного креста.
Глава 4
ПЯТНИЦА
02 час. 00 мин. — 03 час. 30мин.
Капитан немецкой армии откинулся на спинку стула и свел кончики пальцев обеих рук. Судя по его виду, он наслаждался происходящим.
— Гауптман Нойфелъд, капитан Меллори.— Он взглянул на те части формы Мэллори, где полагалось быть знакам различия. — Или я ошибаюсь. Вы удивлены нашей встрече?
— Очень рад познакомиться с вами, гауптман Нойфельд. — Удивление на лице Мэллори сменилось долгой широкой улыбкой. Он вздохнул с явным облегчением. — Вы даже представить себе не можете, насколько я рад.— Продолжая улыбаться, он повернулся к Дрошни, и улыбка сползла с его лица. — А вы-то кто такой? Что это за человек, гауптман Нойфельд? Ради Бога, что это за люди там в лагере? Они, должно быть... Они, должно быть...
Дрошни вмешался: — Его человек только что убил одного из моих людей.
— Что! — Теперь улыбка сошла и с лица Нойфельда. Он порывисто встал, опрокинув стул. Мэллори не обратил на это внимания, переспросил у Дрошни:
— Кто вы? Ради Бога, скажите!
— Нас называют четниками‚— медленно ответил Дрошни.
— Четниками? Четниками? Кто такие вообще четники?
— Простите меня, капитан, если я позволю себе иронически улыбнуться. — Нойфельду удалось вернуть утраченное равновесие, и его лицо приобрело выражение настороженной бесстрастности, при котором живыми оставались только глаза. Меллори подумал, что людей, недооценивающих гауптмана Нойфельда, могли ожидать неприятности, крупные неприятности. — Вы? Руководитель особой миссии? И вас не проинструктировали, что четники — наши югославские союзники?
— Союзники? А-а!— Лицо Мэллори прояснилось. — Предатели? Югославские Квислинги? Не так ли?
Дрошни издал гортанный звук и двинулся на: Мэллори, сжимая рукоятку ножа. Нойфельд остановил его резким окриком и коротким взмахом.
— Что вы подразумеваете под «особой миссией»? — спросил Мэллори. Он по очереди посмотрел на них и криво улыбнулся. — О да, мы действительно особая миссия, но не в том смысле, как вы думаете. Во всяком случае, не в том смысле, как мне кажется вы думаете.
— Нет? — Техника поднятия бровей у Нойфельда, подумал Мэллори, отработана ничуть не хуже, чем у Миллера.— Тогда почему, как по-вашему, мы вас ожидали?
— Одному Богу известно, — откровенно признался Мэллори.— Мы полагали, нас встретили партизаны. Вот почему человек Дрошни был убит.
— Вот почему человек Дрошни...— Нойфельд посмотрел на Мэллори бесстрастным взглядом, поднял опрокинутый стул и сел, храня задумчивое выражение — Считаю, нам следует объясниться.
Как и приличествовало человеку, посетившему в поисках развлечений лучшие заведения лондонского Вест-Энда, Миллер имел привычку пользоваться за столом салфеткой, что он и делал в настоящий момент, заправив ее за ворот мундира, восседая на рюкзаке в лагере Нойфельда и усердно отправляя в рот некое месиво, именуемое гуляшем.