Не стоит думать о таких мелочах. Сейчас главное — определить основное направление работы института, теснее связать наши изыскания с практической медициной и сельским хозяйством, ни в коем случае не уменьшая роли фундаментальных исследований. Хорошо бы использовать опыты с полигеном Л…
Сможет ли привыкнуть Саша, Александр Игоревич, к моей новой роли в институте, вернее — к своей новой роли при новом директоре? Должен смочь. Почему я сомневаюсь, неужели подействовали Вовины нашептывания? Нельзя поддаваться, даже если кажется, что они верны; надо стать, как Виктор Сергеевич, выше интриг. «Институт Курко» — звучит! Постепенно и в академии привыкнут: привыкли же к значительности словосочетания «Институт Слепцова», хотя, если вдуматься, оно несколько противоречиво, парадоксально. Необходимо кожей усвоить простую истину: все, что на пользу институту, — на благо мне, и если Александр Игоревич сумеет смириться и вносить свою лепту в общее дело — хвала ему и слава, если же нет… Тогда придется поступить так, как советует Вова…
…Почему в голову лезут ненужные воспоминания о том, как Саша когда-то сказал «извинись»? Конечно, он тогда был не прав. Но разве я когда-нибудь боялся его?..
(«Я, Александр Игоревич…»)
Раньше все было ясно. Был Он. С любыми трудностями, «вечными» и сиюминутными вопросами, лабиринтными ситуациями шли к нему. Поможет, выручит, подскажет, изобретет, защитит, найдет выход из тупика. Теперь надежда лишь на себя. Он собирал этот институт по крохам. Он изучил всех основных сотрудников. Почти всех неосновных. Он знал, чего они стоят сейчас, чего от них ждать в будущем.
Каждый из нас — личность в науке. Некоторые значат много. Женя — ледокол в своей области. Степанчук — бог ферментов. Да и я, черт возьми, не последний. Но только Виктор Сергеевич умел все, что умеет каждый из нас, и немножко больше. Он прокладывал мостики от одного к другому. Объединял, собирал в отряды, отряды — в соединения. Определял место главного удара, показывал перспективы.
Он пытался научить этому и меня. Именно на меня он возлагал наибольшие надежды как на администратора.
Хвастаешь, старик? Нет. Честное пионерское. У меня хватит мужества признать, что Женя — более солидный ученый, чем я. Его теории иногда потрясают, он умеет видеть под особым углом, особым зрением. Но организатор из него неважный. Невнимателен к людям, смотрит на них свысока, а они этого не прощают. Не признает новых течений, противоречащих его направлению. «Король- королевич», как выразился однажды Вовка. Но «сапожник», «портной» тоже не лыком шиты. Благодатная почва для «малых освободительных войн». А с каким ожесточением «король- королевич» противостоит мне, когда выбиваю фонды для отдела. «Не стоит забывать, — сказал он мне, — что твой отдел в институте — обслуживающий, обеспечивающий. В данном случае математика обслуживает генетику». Что ж, признаю. Но в близкой, а тем более отдаленной перспективе мы можем забить решающий гол нашими методами. Эксперименты только закрепят или опровергнут наше предсказание.
Вот этого «король-королевич» не понимает, не видит из-под своей «короны».
Впрочем, чего это я так разошелся? Можно подумать, что претендую на роль директора. Если уж будут назначать кого-то из нас, то, несомненно, назначат Женю. Честно говоря, я не прочь быть при нем первым замом. Если бы только он не мешал работать моему отделу. Пусть не подыгрывает, но и не бьет по моим воротам.
Однако многие в институте предпочтут в капитаны меня. Потому что я достаточно усвоил методы Виктора Сергеевича.
Равноценного Академику в институте все равно нет. На всю нашу область науки, возможно, еще два-три таких в стране…
Опять меня заносит на крутых поворотах. Не стоит и растравлять себя. Все равно директором будет Женя — академик, форвард генетики. Играть нужно на него, лишь бы он не набирал в команду таких людей, как Вовка. Или умел держать их на расстоянии. И когда только этот ловкач успел пристроиться к нему в хвост? Учился в сельхозакадемии, в нашей компании был на правах доставалы, а вот на тебе — игра почти на равных.
Нину свою специально посадил на торжественном вечере рядом с Жениной супругой, одетой в такую моднятину, что моя «половина» потом дня два на меня косилась и намекала. Поделом вам, Александр Игоревич. Поздравляю. Забили гол в собственные ворота.
Это я когда-то нечаянно познакомил его с Женей. Не мог же я тогда Женю предостеречь, рассказать обо всех Вовкиных делишках. С тех лет воды утекло немало. Мог бы человек и перемениться. Но нет. «Что посеяно, то и вырастет», — говорили древние. И мы не придумали ничего нового, только выразили сию истину по- современному: «какая информация заложена в систему, таковы будут и результаты. «Информация ни из чего не возникает», — любил повторять Академик.
Осиротели мы. Вроде и емкое слово «осиротели», а всей тоски не передает. Как бы я ни утешал себя, с Женей не сыграюсь. Он многого не понимал и, боюсь, не поймет. В том числе и того, почему я стараюсь выбить побольше cpeдств для своего отдела. Не только потому, что отдел — мой. Всякому новому делу надо развиваться. Виктор Сергеевич это хорошо понимал, а Женя понимать не желает. Вот и приходится выходить с ним «на ринг». Другого выхода не остается. Нельзя же позволить ему рушить то, что с таким трудом возводил Академик. Хорошо, если бы полиген Л сработал в соответствии с нашими расчетами. Петр Петрович — башковитый малый, но слабохарактерный. Сам не сумеет отстоять и довести до конца свое дело. Был бы Академик — за судьбу Петра Петровича и полигена беспокоиться нечего. А за мою?
Судьба! Теперь я догадываюсь, как и откуда появилось у людей это понятие. Не только из-за беззащитности перед природой. Подмеченные мудрейшими результаты действия генетического кода, наследственная обусловленность, наверное, тоже что-то значили. А нет ли подобного кода в неживой природе? В звездных скоплениях, например? Что там заменяет генетический код? Разбегание галактик, выброс звездного вещества, закон возрастания энтропии, ритмические характеристики Вселенной? Будущее можно вычислить с чрезвычайно большой долей вероятности, может быть, на девяносто процентов, если переработать соответствующую информацию о прошлом и настоящем системы. В том числе и нашего института.
Впрочем, предсказатель из меня неважный. Одной логики тут недостаточно, ибо информации всегда значительно больше, чем мозг способен переварить, Жене легче. У него другие способы переработки. Больше участвуют эмоциональные факторы, подсознание, воображение. Оно позволяет моделировать ситуацию при неполных данных.
Все понимаю, а воспроизвести не могу. Может быть, как утверждает Вовка, слишком много играл в футбол вместо того, чтобы тренировать главную «мышцу» в голове, от которой зависит основной выигрыш в жизни?..
(«Обидно!..»)
Никогда он не признавал во мне не то чтобы ровню, а хотя бы, так сказать, человека полезного. «Относительно полезного, как всякий доставала и выбивала», — говорил он с брезгливой усмешечкой. А ведь пользовался тем, что добуду. Весь институт пользовался. И презирали. «Мы — ученые…» Знаем таких клиентов. Один-два, возможно, чего и стоят, а остальные — так, тьфу, мелочь, так сказать, придорожная. Он говорил: «коллеги и ученики мои». Да не коллеги; а калеки и ученики калек. Гордецы. Вроде бы из другого теста слеплены. На голубой крови, так сказать, замешены. «Ах, этот? Заместитель директора по хозчасти? Не настоящий заместитель. Скорее завхоз…» И он точно так же обо мне думал.
Теперь его нет. Главного, Академика, как они меж собой его называли. И стало быть, нет более на моей дорожке главного препятствия.
Гореванье. Плач на реках вавилонских. И я горюю вместе со всеми. Так сказать, за компанию.
Я же и похороны организовал честь по чести. А хоть кто меня добрым словом одарил? Скольких ленивцев Евгений Степанович перечислил в своей речи? Дескать, пока остались дела и ученики Виктора Сергеевича, он будет жить среди нас. Вранье! Нигде он не будет жить. Зарыли в мать сыру землю. Куда и всех зарывают. Одинаково. А как зароют, так и точка. Вроде бы человека, так сказать, и не было. Скольких бы там красивых слов ни говорили, как бы ни отпевали. Слова — что? Пустышки. Дырки от бубликов. Нет его более — и все тут. Как нет моего деда или отца, к примеру. Как не будет когда-то последнего копеечного замухрышки. Потому что смерть всех равняет. Она, так сказать, последняя апелляция и наивысшая справедливость.