Невольно вспомнились слова дяди Васи. Тогда мне казалось, что серьезной проблемы нет. Рассадить животных — и все. Но если содержать их не в стаде, а в отдельности и со всеми осложнениями, во сколько же обойдется их содержание? Пожалуй, оно «съест» прибыль от улучшения породы, а то и в несколько раз перекроет ее. Значит, надо снять агрессивность. Но как? Формула полигена Л всплыла в моей памяти так же послушно и легко, как всплывает обломок коркового дерева. Вспомнились подробности ее составления, указания Виктора Сергеевича об органической связи агрессивности с лидерством…
Дмитрий Северинович тем временем продолжал;
— Осенью, когда на луг выгоняли совсем молоденьких бычков и ягнят, мы радовались — они отлично выбирали места для выпаса, за день, бывало, до двух килограммов веса нагуливали. Но скоро они подросли, и за эти же лучшие места между ними драки начались. Смертельные…
«Итак, полиген Л, несомненно, срабатывает Беда в том, что побочные результаты превосходят запланированные. Но это можно будет отрегулировать изменениями полигена. Почему же, однако, у шимпанзе полиген Л не дал результатов?»
Я вспомнил слова Виктора Сергеевича: «Подсказка есть во всем. Надо уметь ее искать и находить».
Несколько месяцев наш институт словно и не работал. Все были заняты тем, что обсуждали перемены. А они происходили чуть ли не ежедневно.
— Слышали, Смущенко ушел из второго отдела? Антонюк недавно стал ведущим, а уже удрал от Александра Игоревича. Говорит: бесперспективно. Вроде бы переходит в другой институт.
Это были отнюдь не «крысы» — те давно разбежались из второго отдела, которым руководил Александр Игоревич, а солидные ученые, не боявшиеся раньше отстаивать свое мнение перед «превосходящими силами». Но сейчас они считали борьбу проигранной.
Один за другим стали проваливаться на защите аспиранты и ученики Александра Игоревича. И все происходило будто бы законно, с соблюдением правил приличия.
Как-то я встретил Александра Игоревича. Он остановился, поздоровался. Мы оба чувствовали неловкость. Мешки под его глазами набрякли, суровые складки пролегли у твердых губ.
— Правильно вы тогда сориентировались, Петр Петрович, что не перешли к нам, — сказал Александр Игоревич. — Желаю вам уцелеть и завершить начатое. Все-таки найдите минутку, забегите ко мне. Я передам вам некоторые расчеты. Могут пригодиться. За сношения со мной пока не казнят.
— Спасибо, Александр Игоревич, но я не «сориентировался». Просто характер такой, маниакальный. Начал — заверши, а не сворачивай на полдороге.
— Завидная маниакальность. Однако и чувствительность повышенная. Для дела хорошо, для здоровья — другим концом. Язву не заработайте, упорный добрый молодец.
Я вспомнил, что говорили, будто у него открылась язва желудка. Присмотрелся внимательней: к обычной смугловатости его лица прибавилась желтизна, и нос казался больше оттого, что лицо похудело, заострилось. Стало жалко его, захотелось как-то выразить сочувствие.
Он, видимо, обостренным чутьем травимого уловил, как я потянулся к нему, и причину понял, слегка отстранился, не разрешая себя жалеть, нетерпеливо дернул ноздрей.
— Не тяните с визитом, сентиментальный добрый молодец. Как говорил наш общий знакомый: «Periculum in mora» — опасность в промедлении. Будьте здоровы. — На том и откланялся.
«Почему «не тяните»? — подумал я. — Пугает? На него не похоже…»
Я понял, что мне надо делать. Немедленно. Не откладывая. Всю дорогу от директорской приемной не мог отделаться от его «не тяните». Оно привязалось ко мне, как назойливый мотив песни.
В приемной меня ожидал сюрприз. Вместо сухопарой Капитолины Ивановны за столом с пультами телефонов сидела Вера. Она похорошела, налилась опасной, уверенной в себе бабьей силой. Длинные ресницы притеняли усталую синеву глазниц и притягательно-зовущий блеск глаз, гипюровая блузка была застегнута до подбородка, но одна пуговичка пониже будто бы случайно расстегнулась, и нескромный посетитель мог увидеть дразнящую впадинку между двумя снежными холмами.
— Извините, а Капитолины Ивановны нет? — на всякий случай уточнил я.
— На пенсии, Петр Петрович. Я вместо нее. Не устраивает? Застыли, словно еще не все высказав до конца, чуть приоткрытые, притворно беззащитные, влажные губы. Взлетели брови, взмахнули ресницы, в глазах — одновременно покорность и вызов. — Мне нужно к Евгению Степановичу. — Вызывал? — Да как сказать… — По какому вопросу? — По личному. — Уважаемый младший научный сотрудник Петр Петрович, завтра у нас прием по личным вопросам. Расписание перед вами. В голове вызванивает: «не тяните», «не тяните»… — Мне нужно сейчас. Она склонила набок голову с пышной копной ухоженных волос, удивленно разглядывая меня.
— От вас такого не ожидала, Петр Петрович. А как же дисциплина, распорядок дня? Помнится, вы говорили: «Главное — работа», о примере для новеньких лаборанток заботились…
«Издевается, стерва!»
Я рванулся к двери. Она опередила меня, вскочила так, что юбка затрещала, схватилась за ручку. Стояла совсем близко, наклонясь ко мне, обдавая знакомым запахом и жаром своего тела, вызывающе щурилась.
В это время дверь открылась изнутри кабинета. Евгений Степанович, уже одетый в пальто, стал свидетелем нашей силовой борьбы.
— Что такое? Я не дал Вере слова вымолвить. — Евгений Степанович, должен вам сказать, что Александр Игоревич имел весьма косвенное отношение к моему поселению в общежитии. Я уже говорил, что распорядился лично Виктор Сергеевич. Вы должны помнить.
— Вот именно, «уже говорили». И я недвусмысленно выразил отношение к этому. Зачем же еще и комедия с «брусиловским прорывом»?
Но в меня уже вселился бес. Я загородил ему дорогу. — Александр Игоревич никаких законов не нарушил. Он решительно отстранил меня: — Мне некогда. Придете в часы приема. Верочка, будут звонить — вернусь через час.
«Мои слова не имеют никакого значения. Все уже решено бесповоротно», — подумал я.
Вышел из приемной после него. Успел еще услышать вдогонку:
— Вот так-то, Петенька, не обломилось. Что же к Танюше своей не обратишься за помощью? А она может…
Тогда я решил, что ее слова о Тане всего-навсего еще одна издевка. До того, чтобы понять истинный смысл ее слов, было еще ой как далеко. Сначала мне предстояло увидеть, что означает «не тяните с визитом».
В нашей лаборатории профессор Рябчун, как всегда сосредоточенно грызущий карандаш и углубившийся в бумаги, оторвался от своего занятия, внимательно посмотрел на меня.
— Чепэ?
Большую часть маленького сморщенного лопоухого лица добрейшего Кирилла Мефодиевича занимали очки в массивной оправе, и казалось, что ему тяжело их носить. Выдающимся был нос, на котором они держались, — длинный, как бы про запас.
«Сегодня же Вера раззвонит, как я ломился к директору и что он мне сказал», — мелькнула мысль.
Я рассказал профессору о разговоре с директором. Он только грустно приставил карандаш к подбородку, словно собирался его проткнуть.
— Эх, Петр Петрович, в детстве дрались умеючи? — А что? — Сразу видно — мало доставалось. Или наука не впрок пошла? Что же вы на рожон-то лезете? И мышке ясно: все уже решено и подписано, — подтвердил он то, что я недавно понял. — В институте у нас за мою бытность перебывали сотни анонимок. И на замов 6 том числе. Разве ж какую-нибудь так проверяли? Что же вам разжевать надо? — и принялся за свой карандаш…