— Он был такой послушный, — говорила она, всхлипывая. — Такой сильный и послушный… Когда я делала им прививки, он словно понимал, что это надо. Диана пыталась меня укусить, так он дал ей затрещину. Нельзя было мне уходить на этот паршивый фильм!
— Успокойтесь, Таня, вы здесь ни при чем. То же самое могло случиться, если бы вы не уходили…
— И фильм-то был никудышный, — не слушая меня, продолжала она всхлипывать, размазывая краску по щекам. — А я как чуяла что-то. Летела сломя голову. И как же теперь Диана и Вита без него?
— На днях привезут другого вожака, — сказал я. — А ваш противный Опал? Его не переведут в эту клетку? С некоторых пор я заметил странную неприязнь Тани к молодому шимпу. Расспрашивал ее о причинах, но она не могла ответить ничего вразумительного: «Взгляд его мне не нравится. Боюсь его». — «Он пытался напасть на вас?» — «Нет, не в этом дело», — и прикусывала губу, глаза становились отрешенными.
— Вас, наверное, к начальству вызовут, — предостерег ее от реальной опасности. — Так я всем сказал, что…
— Все-таки не надо было мне уходить, — упрямо качнула она головой, и русый завиток приклеился к мокрой щеке. Теперь она и вовсе стала похожа на большого ребенка.
— Явилась наша Татьяна, — послышался бархатный баритон, и через порог вивария переступил Евгений Степанович. — Мне сообщили, что дежурить здесь должны были вы.
Таня согласно кивнула. Требовалось мое срочное вмешательство:
— Я уже говорил, что у нее родственница… — Я в кино была, Евгений Степанович, — сказала она, и в мокрых ее глазах блеснул непонятный мне вызов.
Вот тебе на, не успел-таки! Уже сколько раз я твердил, что прямолинейность погубит ее. У Тани было немало недостатков: дерзкая, вспыльчивая, могла и нагрубить. Но хитрости и своекорыстия в ней не было, и, пожалуй, за это я ей многое прощал. Какая же муха ее сейчас укусила?
— Так, так, в кино, и, конечно, с мальчиками…
— С мальчиками! — шмыгнула носом, и глаза мгновенно высохли.
— А Петр Петрович по доброте душевной отдувайся тут за вас. Об этом вы подумали?
— Спасибо, что напомнили. Отдуваться буду сама. Петр Петрович не знал, куда я пошла.
Впервые, сколько ее знаю, она солгала. Ради меня. Возникло теплое чувство к этому взъерошенному птенцу. Но зачем она так беспричинно дерзит заместителю директора? Ведь виновата она…
Евгений Степанович круто, на каблуках, повернулся и ушел. Я укоризненно покачал головой: — Что с вами, Таня? — А, не до него! У меня, Петр Петрович, предчувствие, будто смерть Тома только начало наших бед. Что-то еще должно случиться…
— Особенно если будете дерзить начальству. И вообще, вы что, хотите меня заикой сделать, новоявленная пифия? — попытался пошутить я, но неприятный холодок пополз по спине. Я никогда не был поклонником парапсихологии. Однако Таня уже говорила о своих предчувствиях. В первый раз — отключилось отопление в виварии. Во второй — она завалила сессию. А что предстоит теперь?
В моей тридцатилетней жизни, естественно, были женщины. На втором курсе я влюбился в дочку нашего профессора Соню, меня приглашали усиленно в их дом и считали женихом. На четвертом курсе мы расстались. Соня влюбилась в аспиранта, а я, назло ей и чтобы не оставаться в долгу, стал встречаться с Наташей, официанткой из нашей университетской столовой. Наташа, как она говорила, «объездила меня и научила ходить в упряжке». Она примеривалась выйти за меня замуж, но я рассудил иначе и познакомил ее со штангистом Толей Бычковым…
Затем уже здесь, в институте, я встретился с лаборанткой Верой, чем-то похожей на Наташу, но гораздо красивей. Я знал ее раньше, она училась в соседней школе и считалась первой красавицей микрорайона. Я увидел ее однажды в спортзале на тренировке — она занималась художественной гимнастикой, и после этого несколько ночей Вера являлась мне во снах со своими круглыми, как яблоки, коленями и плавными изгибами бедер. Мама заинтересовалась, почему я так беспокойно сплю и кого зову. Однако и тогда я понимал, что в свите красавицы и без меня достаточно безнадежных вздыхателей, и не очень огорчился, когда узнал, что она вышла замуж за выпускника военного училища и уехала с ним за границу. Через два года — об этом я услышал уже в университете — она вернулась к родителям без офицера, но с ребенком.
Я встретил Веру в день первого моего прихода в институт. Она работала в нашей лаборатории. Теперь роли слегка изменились. Хотя Вера оставалась по-прежнему красивой, пожалуй, — с мужской точки зрения — стала еще привлекательней, но и я пришел уже не просто мэнээсом — младшим научным сотрудником, а мэнээсом, подающем надежды, как сказал при Вере профессор Рябчун, мой руководитель еще по студенческому научному кружку. И сам директор Виктор Сергеевич, зайдя в лабораторию, узнал меня — он отличался феноменальной памятью, в том числе зрительной, — и вспомнил, что вручал мне премию на студенческой олимпиаде.
В тот первый день я задержался на работе чуть дольше, знакомясь с аппаратурой. Я читал инструкцию пользования ультрацентрифугой, когда чьи-то пальчики тронули меня за плечо.
— Оставьте немножко на потом. Еще и не так закружитесь.
Я поднял глаза. Красавица Вера смотрела на меня, завлекательно улыбаясь. Никогда раньше не подарила бы она мне своей знаменитой — на две школы — дразнящей улыбки. Она была права: здесь кружило получше, чем в центрифуге.
— Действительно, пора закругляться, — сказал я, небрежно глянув на часы, как будто давно привык к таким женщинам и таким улыбкам.
Быстренько собрался, стараясь не показать, что спешу. Она терпеливо ожидала.
По-видимому, движения мои все же были хаотичными, и я ухитрился разлить физиологический раствор. Вера помогла мне вытереть пол, затереть пятна на пиджаке — одним словом, исправно выполняла роль феи, снизошедшей к бедному мэнээсу. Все-таки несколько похвальных слов директора явились допингом для обеих сторон, и я с достоинством выдержал свалившееся на меня везение.
У Вериного дома мы остановились лишь на минуту, она пригласила меня в гости. В квартире было довольно уютно, мама и папа оказались людьми приветливыми, Верин сынишка декламировал стихи, которые выучил в детском садике. Мы пили чай с айвовым вареньем и слушали по японскому магнитофону, привезенному Верой «оттуда», записи песен Владимира Высоцкого. Мне было очень хорошо у них, но все время мешало ощущение, что это со мной уже происходило. Оно мучило меня, подсыпало горечь в варенье, и в конце концов я вспомнил, что так меня принимали в профессорском доме, где я считался женихом. Там меня тоже угощали айвовым вареньем, и несостоявшаяся теща так же радушно подкладывала печенье.
Это воспоминание неотступно преследовало меня при всех посещениях Вериного дома, даже когда оставались вдвоем в ее комнате и она закидывала мне на плечи белые холеные руки с ямочками на локтях и спрашивала:
— Тебе уютно у меня?
Я целовал ее шею, и рассыпавшиеся волосы щекотали мои губы, кружилась голова, а Вера шептала что-то бессвязное… Эти встречи вошли в привычку, и я уже плохо представлял, как смогу жить без нее.
Верин сын Митенька бурно радовался моим приходам, тем более что всякий раз я приносил ему подарок: то лошадку, то машинку. Его привязанность становилась иногда весьма неуместной, ибо только хитроумными уговорами и уловками Митю удавалось выпроводить на улицу или к дедушке с бабушкой. Бывали дни, когда он упорно ходил за мной из комнаты в комнату как тень.
На работе все уже давно заметили наши взаимоотношения и считали «дело» решенным. И только какое-то неосознанное ироническое чувство вторичности происходящего еще удерживало меня от предложения руки, сердца и более чем скромной зарплаты мэнээса. Последнее обстоятельство было далеко не второстепенным.
Когда в лаборатории появилась Таня, я поначалу не обратил на нее никакого внимания. Заморыш из интеллигентской семьи. Бледное матовое лицо, серьезные глаза с ироническими искорками. Длинные стройные ноги, но угловатая походка подростка. Никакого сравнения с Верой — та постоянно несла свое ладное тело, как на праздник.