Урал:
«Отец, если за Смертью пойти,
Можно ли будет ее найти?
Если ж удастся настичь, скажи,
Можно ли голову ей размозжить?»
Янбирде:
«Смерть коварна.
Она ни разу
Открыто не являлась людскому глазу.
Невидимкой та тварь живет —
Никто не знает, когда нападет.
Есть тут только одна возможность:
В царстве дивов, на дальней земле,
Протекает живой родник.
Выпьет кто из него — и вмиг
Обессмертит себя, говорят,
Смерть отступится, говорят».
Поведав такое о Смерти и насытившись едой, старик вытащил раковину, чтобы испить крови. Увидев, что содержимое раковины убавилось, Янбирде стал допытываться у сыновей, кто из них выпил кровь. Шульген стал изворачиваться: мол, никто к той крови не прикасался. Старик Янбирде взял палку и начал поочередно колотить своих сыновей. Из жалости к брату продолжал молчать и Урал, а Шульген, не выдержав, признался отцу в своей вине. Когда старик опять начал бить Шульгена, Урал схватил руку отца и сказал ему такие слова:
«Отец, одумайся, посмотри
На палку ту, что в руке твоей,
По ней глазами пробеги:
Была молода она средь ветвей.
Нынче остругана она,
Вся побита, повреждена,
В палку голую превращена,
С треском сломится — лишь согни.
Ты на палку, отец, взгляни:
Пока ту ветвь не срубил ты в бору,
Росла она, шелестя на ветру,
Трепетала юной листвой
На стволе вербы молодой.
Птичья стая, пчелиный рой
На ту ветку дружно садились;
Птицы звонко на ней веселились,
Гнезда вили на ней весной.
Может, избранной ветка была,
Жизнь беззаботную вела;
Как младенец» что грудь сосет,
Через корни ствола она
Влагу вбирала из речного дна.
Ты от корней ее отодрал,
Все листочки ее оборвал;
Стала палкой теперь она.
Стала, как сокол, что птицу сбивает,
Стала, как щука, что рыб пожирает,
Стала пиявкой, что кровь сосет,
Стала собакой, что кость грызет, —
Не такою ли стала она,
Не насильницей стала ль она?
И со лба отеревши пот,
Не приготовился ль ты теперь
В доме своем, где заперта дверь,
Увидеть ту, что Смертью зовется.
Про которую ты сказал,
Мол, увидеть уж не придется?
Не потому ли, скажи, на сына
Ты замахнулся этой дубиной?
Иль на себе мы должны опять
Силу Смерти злой испытать?
Если сегодня брата убьешь,
Завтра в меня вонзишь свой нож,
Если останешься одиноким.
Сделаешься стариком глубоким,
В три погибели станешь сгибаться,
На льва не в силах будешь забраться,
В лесу охотиться, дичью питаться,
На зверя сокола запускать.
Корм охотничьим птицам давать, —
И твой лев, и собака твоя
Не помрут ли от голода тут,
Тоской глаза их не затекут?
Отчаявшийся от голода лев,
Впав на привязи в страшный гнев,
Не сорвется ль, остервенев,
Самого не сомнет ли тебя,
Не разорвет ли тебя на куски,
Не откинет ли прочь от себя?
Не увидишь ли облик свой
В Смерти, представшей перед тобой
В миг последний гибельный свой?
Услышав такие слова, старик Янбирде перестал бить Шульгена. «Смерть может явиться и невидимкой; наверное, это она и пришла, вот меня и искушает. Не может быть, чтобы никто не видел своими глазами Смерть. Надо расспросить зверей и птиц», — подумал он и созвал лесное население. Обращаясь к собравшимся зверям и птицам, Урал сказал так:
«Злодейку, по прозванию Смерть,
Мы всегда узнавать должны.
Обычай сильных слабого есть —
Мы отвергнуть навек должны.
Если друг друга переберем,
По имени каждого назовем,
То каждый укажет на тех, кто здесь
Кровь не пьет и мясо не ест,
Кто слез не проливает ничьих,
Одни из них кормят себя корнями.
Другие — листьями и стеблями.
Так и живут, никому не вредят,
Только детишек своих плодят,
А те попадают в хищную пасть —
Знает об этом каждый из нас.
Смерть совсем не чужда таким:
Пьющие кровь, рвущие мясо —
Врагами навек останутся им.
Обычаи хищные прекратим:
Тогда одинокой останется Смерть —
Вместе смерти ее предадим!»
Но словам воспротивились тем
Хищники, и с ними Шульген,
Начался между ними спор,
Неразбериха, шум и раздор.