Весь дом следил за неравной схваткой. Нет нужды говорить, что сочувствие жильцов было на стороне оторванного от жизни профессора. Однако помочь бедному жильцу никто не смел, боясь немедленной мести ЖЭКа.
Победа постепенно стала склоняться на сторону дяди Васи. Измученный борьбой профессор уже стал поговаривать, что, дескать, он ночью в сонном состоянии, возможно, и действительно плясал на сливном бачке…
И вдруг пришла помощь с совершенно неожиданной стороны. В городской газете появился фельетон под названием: «Вокруг сливного бачка и на нем с ногами». Фельетон был за подписью сатирика.
И сразу все забегали. Профессору тут же заменили соединительную планку. Заодно поставили совершенно новый бачок (голубой, импортный, с никелированной ручкой.) Более того — проверили все бачки в доме и даже почему-то починили не работавшую со дня заселения в дом телевизионную антенну.
Сантехник дядя Вася ходил какой-то подавленный и при встрече с каждым жильцом говорил:
— Души гибкие ожидаются. Гедеэровские. Еще посмотрим, кому ставить, а кто и так обойдется.
Все поражались смелости сатирика. Не побояться самого ЖЭКа! Ведь ЖЭК может покарать, как захочет.
И кара наступила. Под предлогом профилактического осмотра у сатирика отключили горячую воду, газ и все время чинили совсем новый распределительный электрический щит. На районном смотре на лучшую квартиру по чистоте и санитарному состоянию сатирику поставили два с минусом, хотя у него очень чисто и санитарно.
Опасаясь, что гнев ЖЭКа распространится и на них, многие жильцы перестали здороваться с сатириком, и в первую очередь профессор, который теперь очень дорожил своим голубым импортным аппаратом.
Сатирик, казалось, ничего этого не замечал. Он по-прежнему ходил на прогулки со своим котом, такой же хмурый и неразговорчивый. Может быть, только чуть-чуть больше, чем всегда.
Однажды ночью я украл розу из кучи цветов у порога лирика, пробрался к двери сатирика и положил розу у порога. Тут же я дал клятву, если мне суждено в жизни марать бумагу, то я буду это делать в качестве сатирика.
Вот почему, дорогой читатель, я назвал 47 уральских авторов не только веселыми, но и храбрыми людьми.
По-моему, они достойны роз.
Только, конечно, не украденных у лирикой.
ЕВГЕНИЙ ДУБРОВИН,
главный редактор журнала «Крокодил»
Юрий Истомин
ВЫСОКОЕ ПОРУЧЕНИЕ
— Эй!.. Ватрушкин! — остановил меня как-то перед самым 8 Марта наш предцехкома. — Сходи-ка к шорнику Тютькину. Опять с супругой сражается. Что делать — ума не приложу. Уж и на собрании драили, и на цехкоме песочили, и на товарищеском суде клеймили.
— Что ж, — говорю, — сходить можно, только ведь попусту.
— М-да, это уж так, — оглядывая мою неказистую фигуру, поскреб подбородок председатель. — А все-таки…
В общем, взял я у него адрес, поехал на другой конец города. Отыскал квартиру. Звоню.
Открывает мне сам Тютькин. Рожа небритая, босиком, из-под мышки журнал торчит.
— День добрый, — говорю. — Где же у тебя супруга?
— Где же ей быть, как не на кухне.
А сам снова на диван забирается.
— Это что ж выходит, товарищ Тютькин, жена тебе пироги печет, а ты «Крокодильчик» почитываешь?
Он на меня — никакого внимания.
Верите, я чуть не взвыл от обиды.
Тут из кухни его супруга вышла. Руки фартуком вытирает.
— Эх, Прокоп, ты, Прокоп, — снова накинулся я на него. — Она на тебя и стирает, и обед готовит, и на заводе работает, а ты свою утробу только заливаешь. Да будь у меня такая жена, я б эти золотые ручки не то что… я бы их… — Не находя больше слов, я схватил руки Тютькиной и прижал их к своему сердцу.
Прокоп отложил журнал и с любопытством уставился на меня.
Из-за шифоньера высунулась измазанная кашей рожица.
— Ты только глянь, какого она тебе витязя родила, а? Как есть Илья Муромец! Да роди мне жена этакого, я б ее…. Ну, прямо я б… — Я подпрыгнул и влепил в щеку хозяйки звонкий поцелуй.
Тютькин медленно спустил с дивана ноги.
— И как у тебя, Прокоп, рука поднимается на такую женщину. А? Разуй ты глаза, ведь это же сама Василиса Прекрасная!